ПАРОМ НА WALL STREET

Когда мы познакомились, в конце семидесятых, он читал только самиздат, ходил в одном и том же потёртом джинсовом костюме, редко брился, пропускал лекции и постоянно находился в ситуациях, грозящих исключением из института. В те времена Борька ещё только косил под диссидента. Он тусовался в сомнительных компаниях андерграунда, был знатоком и собирал коллекцию бардовской песни. Будучи очень способным парнем, Голдин всё-таки умудрился окончить институт с отличием и получить распределение в один из московских научных центров.

Когда мы снова встретились с Борисом в Москве через несколько лет, он уже окончательно созрел и определился, как борец. Как и положено Голдину, он выбрал евреев в качестве своего народа для спасения, а борьбу за разрешение свободной эмиграции соплеменников из «совка» – направлением своей революционной деятельности. На этот момент Борьку уже давно уволили с работы, он числился в «отказе» и считался одним из активистов еврейского движения «Отпусти народ мой…». Он участвовал в пикетах и демонстрациях, подпольно преподавал иврит и встречался с иностранцами, сочувствующими и помогающими движению еврейских отказников в совке. Во времена усатого инквизитора только половины вышеприведенного перечня деяний было бы достаточно органам, чтобы навсегда сгноить человека в лагерях.

При Хрущёве и Брежневе диссиденты всех направлений тоже рано или поздно оказывались в «психушках». Но во времена проявлений политической активности Голдиным власти уже начали несколько притормаживать репрессии, желая показать всему миру поворот к демократизации страны. В этот период Борис имел на своём счету несколько вызовов в КГБ на собеседования, сумел выстоять и даже научился специальному языку демагогии о конституции, свободе и правах человека, употребляемому смелыми активистами еврейского движения в дискуссиях с кагебешниками. Борис и его близкие понимали, что его деятельность уже давно вышла на такой уровень, что даже в «перестроечные» времена, она всё равно сопряжена с риском любой провокации со стороны органов и возможным арестом.

Голдина, по всей видимости, временно спасала популярность его имени среди московских корреспондентов западных газет, его известность зарубежным еврейским организациям и сотрудникам западных посольств. Борис, в полном смысле слова, полностью нашёл своё место в диссидентстве. Он был всегда занят и востребован, совсем не беспокоился о деньгах, зарабатывая весьма скромные суммы за счёт преподавания иврита. Он продолжал оставаться холостым и жить с родителями.

Однажды Борис решил и меня вовлечь в свою деятельность, предложив мне стать ответственным по Риге за сбор подписей на петицию-протест, которую, от имени евреев СССР, московские активисты собирались подавать в Верховный Совет. Я отказался от предложенной миссии, пояснив Борьке свои причины:

- Понимаешь, я люблю свою работу…

Мне хочется что-нибудь серьёзное сделать в нашей профессии. Я - отнюдь не революционер. Кроме того, я не могу лишиться своей работы – у меня на плечах семья, двое детей. Сейчас, действительно, настали другие времена, но в этой стране, когда понадобится, тебе легко припишут любую провинность.

Так мы и остались, каждый при своём мнении и на своей жизненной позиции. Однако именно этот разговор послужил причиной нашего взаимного охлаждения друг к другу. Хотя мы оба, по-прежнему, считали себя друзьями.

Имя Борис Голдин, в компании с именами других отказников-активистов, просочилось в западные газеты. На статью об отказниках из России случайно наткнулась американская студентка-филолог, еврейка из Сан-Франциско – Алиса. Девушка изучала славянские языки. Романтичная славистка восхищалась геройскими ребятами из России, рискующими и жертвующими своими жизнями во имя свободы. Она наугад выбрала Бориса и завела с ним регулярную переписку по существовавшим в те времена журналистским каналам. Из писем молодые люди постепенно узнавали друг друга, а когда, со временем, они обменялись фотографиями, у них случилась взаимная заочная любовь! Это было очень похоже на любовь по переписке, которую заводят в России сумасбродные девчонки с заключёнными тюрем.

Я не знаю, что именно: романтика борьбы за свободу, приступы заочной любви или юношеская самоотверженность, а скорее всё перечисленное вместе, взбудоражили сердце и голову юной американки. Она купила себе лингвистический трёхмесячный курс в московском Институте русского языка и добилась учебной визы для поездки в Россию. Алиса сообщила Борьке о своём приезде и сломя голову ринулась в Москву, вывозить Голдина на свободу, фиктивным браком.

Её решение совпало с приездом в Москву летом 1988 года американского президента Рональда Рейгана. В воздухе тогда запахло большими переменами. Железный занавес обвис и прохудился, Алисин приезд в Москву прошёл без задержек.

Вышло так, что приезд Алисы случился во время моего нахождения в Москве, по причине очередной служебной командировки. Когда я позвонил, Борька сразу пристал: