Паром

Какая это благодать!
Я вспоминаю: ночью летней
Так сладко было засыпать
Под говор в комнате соседей.

Там люди с нашего двора,

У каждого свой странный гонор.
Мир, непонятный мне с утра,
Сливается в понятный говор.

Днем распадется этот круг

На окрики и дребезжанье.
Но сладок ночью слитный звук,
Его струенье и журчанье.

То звякнут ложкой о стекло,

То хрустнут скорлупой ореха…
И вновь обдаст меня тепло
Уюта, слаженности, смеха.

И от затылка до подошв.

Сквозь страхи детского закута.
Меня пронизывает дрожь.
Разумной слаженности чудо.

Я помню: надо не болеть

И отмечать свой рост украдкой,
И то, что долго мне взрослеть,
И то, что долго, — тоже сладко.

Я постигаю с детских лет

Доверчивости обаянье.
Неведенья огромный свет,
Раскованность непониманья.

Да и теперь внезапно, вдруг

Я вздрогну от улыбки милой.
Но где защитный этот круг
Превосходящей взрослой силы?

Бесплодный, беспощадный свет

И перечень ошибок поздних…
Вот почему на свете нет
Детей, растеряннее взрослых.

Змеи

Дымился клей в консервной банке.
С утра, как братья Райт, в чаду
Смолистые строгаем дранки.
Рисуем красную звезду.

И вот, потрескивая сухо,

Сперва влачится тяжело.
Но, ветер подобрав под брюхо,
Взмывает весело и зло.

Он рвется, рвется все свирепей!

Потом мелькает вдалеке,
Как рыба, пойманная в небе.
Зигзагами на поводке,

До самой, самой верхней сини,

Последний размотав моток…
Под ним ленивые разини.
Под ним приморский городок.

А он с размаху бьет по снасти.

Дрожит пружинистая нить!
И полноту такого счастья
Не может небо повторить.

Звезда горящая, флажочек,

Я помню тайную мечту:
Когда-нибудь веселый летчик
Подхватит змея на лету.

Но летчики летели мимо.

Срывались змеи со шнуров…
Назад! Назад! Неудержимо!
А где-то Чкалов и Серов…

Змей улетал из захолустья.

Как чудо, отданное всем.
Глядели с гордостью и грустью
И понимали — насовсем.

Ночные курильщики