Паром

Отяжелел, обрюзг, одряб,
Душа не шевелится.
И даже зрением ослаб.
Не различаю лица
Друзей, врагов, людей вообще!
И болью отдает в плече
Попытка жить и длиться…

Так морем выброшенный краб

Стараньем перебитых лап
В стихию моря тщится…
Отяжелел, обрюзг, одряб,
Душа не шевелится.

Тоска по дружбе

Л С

Мне нужен собрат по перу —
Делиться последней закруткой,
И рядом сидеть на пиру,
И чокаться шуткой о шутку.

Душа устает голосить

По дружбе, как небо, огромной.
Мне некого в дом пригласить,
И сам я хожу, как бездомный.

Тоскуем по дружбе мужской.

Особенно если за тридцать.
С годами тоска обострится.
Но все-таки лучше с тоской.

Надежды единственный свет,

Прекрасное слово: «товарищ»…
Вдруг теплую руку нашаришь
Во мраке всемирных сует.

Но горько однажды открыть,

Что не во что больше рядиться,
С талантом для дружбы родиться.
Таланта не применить…

Тоскую по дружбе мужской

Тоской азиатской и желтой…
Да что в этой дружбе нашел ты?
Не знаю. Тоскую порой.

Сирень и молнии. И пригород Москвы…

Сирень и молнии. И пригород Москвы
Вы мне напомнили, а может, и не вы…
Сирень и сполохи, и не видать ни зги,
И быстрые по гравию шаги,
И молодость, и беспризорный куст,
И самый свежий, самый мокрый хруст.
Где кисти, тяжелея от дождя,
Дрожмя дрожали, губы холодя.
Дрожмя дрожали, путались, текли.
И небом фиолетовым вдали
Твой город, забегая за предел,
Библейским небом грозно пламенел
И рушился, как реактивный вал,
И в памяти зияющий провал.
Так значит — все? Так значит — отрешись?
Но я хочу свою додумать жизнь.
Когда дожить, в бесчестие не впав.
Нет признаков, мой друг… Иль я не прав?
Но почему ж так хлещут горячо
Сирень и молнии и что-то там еще.
Похожее на плачущую тень?
Кто ты? Что ты? Я все забыл, сирень…

Молитва за Гретхен

Двадцатилетней, Господи, прости
За жаркое, за страшное свиданье,
И, волоса не тронув, отпусти,
И слова не промолви в назиданье.

Его внезапно покарай в пути

Железом, серой, огненной картечью.
Но, Господи, прошу по-человечьи.
Двадцатилетней, Господи, прости.

Баллада о блаженном цветении