Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]

В гостях у Министра я очень неохотно отвечаю на телефонные звонки. Многие, как само собой разумеющееся, считают, что берет трубку хозяин дома, и тут же сообщают мне такие новости, передавать которые я их совсем не просил. Однажды некий сотрудник Министра прочитал мне целый доклад о новом подготовленном в министерстве законопроекте, серьезно ущемляющем права человека. Когда мне удалось вставить в его монолог слово и я напрямик сказал, что считаю все только что мной услышанное примером самого отъявленного негодяйства, чиновник спросил, наконец, с кем он разговаривает, и, узнав, что разговаривает со мной, очень рассердился. В другой раз звонил сам премьер-министр и, прежде чем мне удалось остановить его, успел дать явно не предназначавшуюся для моих ушей весьма сочную характеристику сразу нескольким высокопоставленным официальным лицам.

Министр со своей внезапной прогулки все не возвращался. „Куда, к черту, он делся?“ — раздраженно подумал я. Разгуливает где-то уже больше часа! Пришлось самому тащиться к телефону и отвечать. Естественно, прежде всего назвав свое имя, фамилию и звание.

На другом конце линии говорила женщина. Она была сильно возбуждена и торопилась, слова ее звучали неразборчиво. Как раз в этот момент игра за столом вступила в свою самую оглушительную фазу. Из того, что она говорила, я ничего не понимал. Призывать же к тишине было почти бессмысленно. Игроки лупили картами о стол, как сущие дьяволы. Я прижал трубку теснее, закрыл рукой другое ухо и, наклонившись над аппаратом, крикнул:

— Говорите громче!

Пронзительный писк сигнала и визгливый металлический голос резанули мой слух. Слова доходили, прорываясь через бурю треска и шорохов отрывочно, путано, пугающе:

— Кристер… письмо… в голову… мертва..» полиция:..

Игра за столом вступила в фазу отлива.

Я увидел рядом Министра и протянул ему трубку.

Он стоял лицом к окну и глядел в темноту, словно пытаясь в ней что-то разглядеть. Женщина все говорила. Министр задал ей несколько вопросов. Потом медленно положил трубку и повернулся ко мне.

— Звонила Ева Идберг. Беата Юлленстедт мертва. Ева и Кристер нашли ее в доме. С простреленной головой.

6

Останавливая шквал возгласов и взволнованных вопросов, он поднял руки.

— Больше я ничего не знаю. Ева и Кристер пришли сегодня вечером к Беате обсудить с ней какое-то дело, какое именно, мне неизвестно, но оно касалось какого-то письма. Да, еще! Кроме нас, Ева звонила Сигне, и та пообещала сообщить обо всем Барбру. Полиция уже едет сюда. Я тоже пойду и посмотрю, не нужна ли помощь. Вильхельм, ты пойдешь со мной?

Через пять минут мы вышли из дома. Погода стояла ветреная, и я поднял воротник пиджака.

Добравшись до шоссе, мы свернули налево в сторону пристани. С одной стороны над нами нависала стена густого черного леса, с другой лежали открытые поля, на некотором отдалении тоже переходившие в лес. Силуэты сосен вырисовывались на вечернем небе, как великанские многорукие подсвечники.

Мы не разговаривали. Министр торопился и все убыстрял шаг. Но я отнюдь не собирался уподобляться загнанной лошади. Я уже чувствовал, как что-то часто забилось у меня в груди — что-то тщательно укутанное пиджаком и джемпером. К чему спешить? Обидеть старую женщину опозданием мы уже не могли.

Полиция уже была на месте. Служебные автомобили стояли рядами, съехав в кювет между изгородью и шоссе, а дорожка к дому была залита холодным белым сиянием прожекторов. К нам подошел молодой полицейский. Министр показал ему свою карточку и спросил, можно ли ему пройти? Посветив карманным фонариком, полицейский недоверчиво смерил Министра взглядом. Министр всегда страдал от своей предательски моложавой внешности. Тут же вызвали полицейского постарше, и после недолгого перешептывания, нерешительно отдав честь, они все-таки пропустили нас через калитку. Моя личность ни у кого подозрений не вызывала. Должно быть, они посчитали меня сильно потрепанным долгими годами службы секретарем. Полицейский, который выглядел старше, повел нас по садовой дорожке мимо многочисленных фигур в черных блестящих кожаных плащах с рулетками и прочей аппаратурой, занятых своим делом. Дом был маленький и красный, с белыми углами, как и все подобные дома в страшных сказках.

В прихожей было тесно. Одной стеной здесь служила кирпичная кладка дымохода — обои на ней сильно обтрепались, и сквозь продранные места выглядывали серые голые кирпичи. Открытая дверь напротив вела в гостиную Беаты Юлленстедт. Внутри сверкнула вспышка, и я подумал: «Бог мой, эти гиены уже тут как тут!» — но сразу понял, что ошибся: последний — и наверняка также первый — фоторепортаж в доме Беаты Юлленстедт снимали полицейские фотографы.