Партия, которую создал Иисус

   Иисус тоже был в немалой степени удивлён. Ведь первосвященники ещё ничего не успели сказать Пилату о его деле! Откуда же этому угрюмому римлянину известны такие подробности?

     — От себя ли ты говоришь это, — спросил он Пилата, — или другие сказали тебе о Мне? (Ин. 18:34).

   Пилат, разумеется, не стал посвящать подсудимого во все «тайны следствия» и рассказывать о ночном разговоре с Иосифом и Никодимом. Достаточно с этого бродяги и того, что он сейчас отпустит его на все четыре стороны!

    — Разве я Иудей? — сказал он. — Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал? (Ин. 18:35).

   Теперь Пилат хочет услышать от самого Иисуса, в чём его обвиняют. Ничего странного здесь нет: судья обязан задавать подсудимому вопросы, даже если у него в голове уже сложилось готовое мнение по этому делу.

   Иисус ответил в том смысле, что даже если кто-то и называет его царём, то в любом случае это царство не от мира сего, то есть не земное, на земле невозможное. Говоря по-другому, его деятельность сугубо духовная и никакого отношения к политике не имеет. А главной своей задачей он считает «свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего» (Ин. 18:35-37).

    — Что есть истина? — пожав плечами, сказал Пилат и вышел наружу к иудеям (Ин. 18:38).

   Эта пренебрежительная реплика Пилата неопровержимо доказывает, что личность Иисуса, равно как и его слова, не произвели абсолютно никакого впечатления на прокуратора. Будучи, как и почти все тогдашние римляне, закоренелым скептиком, Пилат менее всего был расположен внимать скучным и, как ему казалось, лишённым всякого смысла рассуждениям галилейского бродяги о высоких материях. Он даже не захотел дослушать Иисуса до конца! Поэтому все предположения, что во время суда Пилат почувствовал к Иисусу внезапную симпатию, абсолютно беспочвенны. Он хотел лишь «отработать» полученные за узника деньги, только и всего!

   Выйдя на лифостротон, Пилат объявил собравшимся:

    — Я никакой вины не нахожу в Нём (Ин. 18:38).

   Первосвященники и старейшины, не ожидавшие такого поворота событий,  сначала онемели от неожиданности, а затем загалдели все сразу, наперебой обвиняя Иисуса:

    — Мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царём (Лк. 23:2).

   Всё это звучало как подстрекательство к мятежу, запрещение народу платить налоги и, кроме того, как выдача самого себя за Мессию, что никак не могло понравиться римской власти. Пилат с беспокойством почувствовал, что это дело вовсе не такое простое, как ему показалось вначале, и что ему, пожалуй, придётся сильно постараться, чтобы выполнить своё обещание и отпустить узника на свободу. Сначала он предложил освободить Иисуса в честь праздника Пасхи. Давид Флуссер сообщает, что подобный обычай в то время, действительно, существовал, хотя применялся на практике не часто {201}. Крейг Эванс в своей книге «Сфабрикованный Иисус» приводит свидетельство из Мишны (иудейское устное предание, записанное в начале III века), в котором говорится: «Они могут заколоть (пасхального агнца) за того... кого обещали выпустить из темницы» на Пасху (Песахим  8:6)» {202}. Из этого отрывка, правда, нельзя понять, кто именно выпускает преступника (иудейские власти или римские), однако ясно, что освобождение приурочено к празднику Пасхи.

   Хотя предложение освободить Иисуса исходило от самого прокуратора, толпа у претории отказалась, потребовав взамен выпустить на свободу некоего разбойника Варавву, посаженного в тюрьму «за произведенное в городе возмущение и убийство» (Лк. 23:19).

   Кстати, с этим Вараввой связан ряд интересных догадок и предположений. Многие исследователи давно уже обратили внимание на тот факт, что имя «Варавва» — «Бар Абба», если его перевести с арамейского, означает просто «сын отца», то есть это не имя собственное. Более того, в некоторых текстах утверждается, что настоящее имя Вараввы было — Иисус! В оригинальном греческом тексте Евангелий он назван «Иисус Варавва». Таким образом, получается, что Варавва — это не часть имени этого человека, а что-то вроде прозвища, придуманного для того, чтобы его можно было отличить от других Иисусов, которых в то время было хоть пруд пруди. Странноватое, конечно, прозвище, но, возможно, Иисус Варавва был сиротой, подкидышем, и не знал, как зовут его настоящего отца. Отсюда — и такое прозвище, чем-то напоминающее старое русское название для бродяг без роду и племени — «Иваны, не помнящие родства», которых так даже в официальных документах именовали.