Партия расстрелянных

Если в получаемых сообщениях о положении в СССР Троцкий, как правило, отсеивал всё сомнительное, то по-иному обстояло дело с информацией, касавшейся парижского круга троцкистов. Превентивные сообщения о подозрениях, которые питают Серж и Сневлит в отношении Зборовского, достигли своей цели: Троцкий встал на сторону провокатора. 2 декабря 1938 года он послал Эстрин и Зборовскому письмо следующего содержания: «Тов. Е. [Этьен] должен, по моему мнению, немедленно обратиться к Сн. и B. C. с требованием представить свои обвинения в компетентную комиссию… Здесь должно проявить самую энергичную инициативу, чтобы как можно скорее прижать обвинителей к стене» [1031].

Считая Сневлита виновным в безответственности, проявленной в деле обеспечения безопасности Райсса, Троцкий написал статью «Ещё о товарищах Сневлите и Верекене», в которой содержалось немало неоправданно резких и несправедливых слов о Сневлите и его поведении в «деле Райсса» и столь же безоговорочное одобрение позиции Зборовского и Эстрин, которые, по словам Троцкого, «осветили действительную историю этого дела» [1032].

Таким образом, огромную роль в разрыве Троцкого с невозвращенцами, тянувшимися на первых порах к нему и Седову, и с крупными зарубежными политическими деятелями, близкими к нему по своим взглядам, сыграла тенденциозная и лживая информация, которая шла от лиц, на которых непосредственно держалось издание его главного детища — «Бюллетеня оппозиции». Попытки посеять рознь между Троцким и его наиболее видными зарубежными сторонниками дали свои результаты. Троцкий поверил тому, кому не следовало верить, но кто непрерывно клялся в безграничной преданности его делу, и порвал с теми, кто, хотя вступали с ним в полемику и делали некоторые неверные теоретические и политические выводы, могли бы оставаться его близкими соратниками.

Разрыв Троцкого с советскими невозвращенцами и зарубежными друзьями объяснялся не только провокациями Зборовского. Такие люди, как Кривицкий и Бармин, пережившие тяжёлую внутреннюю драму и вынужденные резко сменить свой образ жизни, могли бы сохранить чёткие идейные ориентиры при условии непосредственного общения с Троцким. В атмосфере такого постоянного живого общения и творческого диалога, необходимого политику и революционеру, могли бы сгладиться и разногласия между Троцким и такими выдающимися общественными деятелями, как Сневлит и Серж.

И на деятельности самого Троцкого болезненно сказывалось отсутствие живого общения с близкими ему по взглядам людьми, которое не могла заменить самая интенсивная переписка.

К этому следует прибавить некоторые особенности личности Троцкого, к которому приложимо известное изречение: «Наши недостатки есть продолжение наших достоинств». Сохраняя неизменную веру в силу больших политических идей, Троцкий одновременно относился с брезгливостью к подмене принципиальных идейных споров личными склоками, сплетнями и интригами. Неспособный к мелкому политиканству, он был в известном смысле беспомощен перед лицом подобных явлений, неизбежно вмешивающихся в политические отношения. Отсюда шла его сила в периоды революционного подъёма, когда такое политиканство вынуждено было отступать на задний план, и его известная слабость в периоды революционного спада, когда оно оказывало ощутимое влияние на расстановку политических сил. Эта слабость проявилась в 1923—1925 годах, когда Троцкий оказался одним против остальных членов Политбюро, сплотившихся на беспринципной основе борьбы против его влияния в партии и стране. Она же дала себя знать во второй половине 30-х годов, когда развернулись тёмные интриги внутри небольшого кружка его единомышленников.

Переоценивая возможности убеждения силой больших политических идей, Троцкий нередко упускал из виду «человеческое, слишком человеческое» (Ницше), т. е. чисто психологические, в том числе и низменные факторы, способные оказывать влияние на политическую борьбу. Ясность и проницательность, неизменно присущие ему в оценке больших исторических событий и политического облика крупных исторических личностей, нередко изменяли ему в оценке конкретных человеческих отношений, в особенности когда они были отравлены провокацией. Отсюда — его известная податливость к недобросовестным и предвзятым оценкам, которые шли от Зборовского и Эстрин, и столь же неоправданная резкость по отношению к оклеветанным ими людям, которые могли бы стать его надёжной опорой в строительстве IV Интернационала.

LI Конец «ежовщины»