Партия расстрелянных

В ноябре 1938 года при загадочных обстоятельствах умерла жена Ежова Хаютина. Согласно показаниям её первого мужа, директора Харьковского инструментального завода А. Ф. Гладуна, арестованного весной 1939 года, она в середине 20-х годов «восторгалась троцкистами». Бабель, хорошо знавший Хаютину, показал на следствии, что она «вращалась в обществе троцкистов — Лашевича, Серебрякова, Пятакова, Воронского» [1043]. В 30-е годы Хаютина фактически руководила редакцией журнала «СССР на стройке», ответственным редактором которого был Пятаков.

В деле Ежова находятся письма Хаютиной, в которых она просила «проверить всю мою жизнь, всю меня… Я не могу примириться с мыслью о том, что меня подозревают в двурушничестве, в каких-то несодеянных преступлениях» [1044]. В октябре 1938 года Хаютина была направлена для лечения нервно-психического заболевания в санаторий, где через месяц скончалась.

На публике Ежов появился в последний раз на торжественном заседании, посвящённом 15-й годовщине со дня смерти Ленина. На XVIII съезде он не присутствовал и не был избран в состав ЦК. 10 июня 1939 года он был арестован. Лица, производившие обыск в его служебном кабинете, были удивлены не только обилием бутылок с водкой, запрятанных в шкафах за книгами, но и найденными в письменном столе использованными пулями, завёрнутыми в бумажки, на которых было написано: «Зиновьев», «Каменев», «Смирнов» [1045]. Эти «сувениры» Ежов хранил, очевидно, на память о первом московском процессе.

Только через три месяца после ареста Ежова было подписано постановление о привлечении его к уголовной ответственности. В нём воспроизводился стандартный набор обвинений: в «изменнических шпионских связях с кругами Польши, Германии, Англии и Японии», в насаждении заговорщических кадров и руководстве антисоветским заговором в НКВД, в подготовке государственного переворота и террористических актов против Сталина, Молотова и Берии. К этому перечню было добавлено чисто уголовное обвинение в мужеложстве.

Составленное спустя ещё несколько месяцев обвинительное заключение представляло более сложную амальгаму. К вымышленным преступлениям здесь были добавлены и действительные преступления, например, создание Ежовым «в авантюристически-карьеристских целях» дела о своём ртутном отравлении, упоминавшегося на процессе «право-троцкистского блока». Ежову вменялась в вину и организация убийств «целого ряда неугодных ему лиц», пытавшихся «разоблачить его предательскую работу».

2 февраля 1940 года дело Ежова, составившее 11 томов, было вынесено на закрытое заседание Военной коллегии под председательством неизменного Ульриха. На суде Ежов заявил, что признания в преступлениях были даны им в результате жесточайших избиений. По поводу обвинения в терроре он резонно говорил: «Если бы я захотел произвести террористический акт над кем-либо из членов правительства, я для этой цели никого бы не вербовал, а, используя технику, совершил бы в любой момент это гнусное дело». Отвергая обвинения в работе на польскую разведку, он сказал, что начал свою работу в НКВД с «разгрома польских шпионов, которые пролезли во все отделы органов ЧК. В их руках была советская разведка».

Вместе с тем Ежов признавал себя виновным «в не менее тяжких преступлениях», за которые его «можно и расстрелять». В последнем слове он назвал своей «огромной виной» то обстоятельство, что, вычистив 14 тысяч чекистов, не довёл эту работу до конца. «Кругом меня были враги народа, мои враги,— говорил он.— Везде я чистил чекистов. Не чистил их только лишь в Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на деле же получилось, что я под своим крылышком укрывал диверсантов, вредителей, шпионов и других мастей врагов народа». Своё последнее слово Ежов завершил просьбой передать Сталину, что будет умирать с его именем на устах [1046].

На следующий день после суда Ежов был расстрелян. Об его аресте и расстреле официально не сообщалось. Его имя не фигурировало и в перечнях «врагов народа», оно просто исчезло со страниц печати.

После снятия Ежова с поста наркома внутренних дел несколько десятков тысяч человек, находившихся под следствием, были освобождены с прекращением их дел. Произошла и некоторая разгрузка лагерей. В 1939 году было освобождено беспрецедентно большое число узников ГУЛАГа — 327,4 тыс. чел. [1047] Конечно, среди них были и уголовники, но немалую часть освобождённых составляли политзаключённые, дела которых были пересмотрены.

С начала 1939 года в печати стали появляться сообщения об исключении из партии и привлечении к уголовной ответственности клеветников, по чьим доносам были арестованы невинные люди. Во многих городах прошли открытые суды над клеветниками и следователями-фальсификаторами. Авторханов утверждает, что присутствовал в качестве свидетеля на суде над руководителями Чечено-Ингушского Наркомата внутренних дел, состоявшемся в 1942 году [1048].