Партия жертвы

Я стою в центре класса на её месте. Каждый поворот, каждый шажок в па-де-бурре даётся мне легко. Виктор то и дело кивает, глядя на меня, – он доволен. Женино отсутствие мне на руку. Но оно греет меня не только потому, что сегодня я то и дело слышу: «Алина, повторите!», «Алина, ещё раз, пожалуйста!», «Все смотрим в центр и делаем, как Алина!». Не из-за этого мне хорошо сегодня.

Вчера ночью я снова рылась в кладовке. На этот раз мне нужны были программки. Странные стихи, которые я прочла в них, теперь обрели смысл:

Верность мне ты докажи,
Клятву не забудь.
Жизнь свою мне предложи,
Жертвою ты будь.

Ближе, ближе подходи,

Слушай шёпот мой.
Знай, кто жизнь мне посвятил,
В смерти есть живой.

Само Искусство говорило с ней. Старухе было предсказано стать Жертвой ради Воплощения. Всю жизнь она ждала его, и вот ей уже почти сто лет… Пазл в моей голове вдруг сложился на удивление чётко: она ждала Воплощение Искусства.

Она ждала меня.

Сегодня между общей и сольной репетициями был смотр. Я танцевала для Самсонова, Коргиной и Виктора. Они сообщат своё решение уже завтра. Как бы дождаться утра! Считаные дни до спектакля, и я знаю, что Женя не будет его танцевать. Она тоже, конечно, догадывается об этом. Теперь осталось только принять реальность, которая видна, как на ладони – это моя роль. Моя партия. Я должна танцевать её на сцене Мариинского. На меня будет смотреть зал. Моё сердце будет биться о грудную клетку, когда поднимется занавес. Свет на меня. Оркестр играет для меня. Глаза, бинокли – всё на меня. Меня будут обнимать, поздравляя с дебютом. Меня, а не её. Мы обе это знаем.

Глава 22 Алина Вечерний класс

Батман жете с пируэтом. Препарасьон. Четыре жете в сторону.

Сегодня очень важный день. Я ждала, что Коргина скажет насчёт роли с утра, но они всё ещё тянут, и мне это не нравится. Если Виктор не подзовёт после занятия, подойду сама.

Ещё со вчерашнего дня я не могу отделаться от плохого предчувствия. Всё из-за того, что случилось вечером.

Виктор закончил занятие раньше обычного, и я вышла из академии около восьми часов. Решила прогуляться, хотела даже в «Кофе-хауз» зайти – отец, наконец, выслал деньги, да ещё и неожиданно много. Я шла по Невскому, когда заметила её.

Старуха следила за мной. Она шла в десятке метров за моей спиной и даже не пряталась: оборачиваясь, я видела её перекошенное лицо. Она преследовала меня, спеша так, что едва не подпрыгивала. Я ускоряла шаг, но, оглядываясь через плечо, то и дело замечала её в толпе.

Откуда она взялась? Зачем преследует меня? Мне хотелось сбежать, но эта мысль казалась нелепой: с чего вдруг убегать от неё? Может, зайти в кафе? Но что, если она войдёт следом, да ещё усядется за мой стол?

На Казанской площади я заметила вывеску обзорных экскурсий: то, что нужно – сюда она точно не сунется. Не раздумывая, я купила билет и быстро уселась в автобус. Народу было немного – всё-таки вечер буднего дня, но мы тут же отправились. Из окна я видела, как старуха на площади озиралась по сторонам, ища меня.

В вечерних экскурсиях есть своя прелесть: залитые огнями набережные, ярко освещённые дворцы и особняки. Где-то я уже гуляла, что-то видела впервые. Экскурсия должна была занять около двух часов, и я радовалась, рассчитывая оттянуть встречу с ней хотя бы на это время.

Но автобус въехал в наш проулок гораздо раньше. Я едва не подскочила на сиденье: здесь, хотя и в двух шагах от Невского, нет ничего, кроме облезлых грязно-коричневых домов – что мы тут забыли?

Вслушавшись в речь экскурсовода, я поняла, что она говорила о военном времени. О блокаде. Девятьсот дней полной изоляции, когда город выстоял, несмотря ни на что. Кошек съели в первую блокадную зиму. Но голод толкал людей и на худшее.

Нам повезло с экскурсоводом: хорошо поставленный голос, яркие акценты… Но иногда её речь звучала даже слишком эмоционально. Я почувствовала это, когда она заговорила о блокадных людоедах. Измождённые голодом люди шарахались от них, узнавая в толпе по редкому в те годы здоровому румянцу. Квартиры, в которых жили каннибалы, называли «грязными». Туда они заманивали людей и забивали до смерти. А тела подвешивали под потолком, как туши, и подставляли тазики для стирки, чтобы стекала кровь.

Когда автобус замедлил ход возле нашего дома, экскурсовод указала на него и произнесла:

– Слева вы видите один из домов, в котором, по свидетельствам выживших блокадников, находилась одна из таких «грязных квартир». Она располагалась в верхнем этаже и принадлежала семье работника Путиловского завода, который впоследствии был осуждён и отбывал наказание в лагере системы ГУЛАГ.