#Партия

Вижу, Ивантеев прищуривается. Поднимает руку, но вместо того, чтобы протянуть мне ладонь, расплывается в улыбке, вытягивает из-за моей спины Павлову и восклицает:

Наталья Борисовна! Вот кого всегда рад видеть.

Лариса морщит носик, но послушно изображает позу «хлеб-соль». «Балерина» делает изящный шажок, переплетает ноги (и что за привычка дурацкая, а?) и протягивает букет Ивантееву.

С днём рождения, долгих лет, счастья и здоровья! бодро восклицает она.

Ух ты как! Ну, спасибо. Ивантеев на секунду прижимает к себе Павлову. «Балерина» тут же бросает на меня быстрый взгляд, который я перевожу как: «Ну что, видел?».

«Это мне за Ларису», моментально соображаю я. Закатываю глаза, Павлова независимо вздёргивает подбородок. Впрочем, наши забавы заканчиваются, как только Ивантеев, освободившись от роз, поворачивается к нам с Вадимом.

А…? хмурится он, вопросительно поглядывая на «балерину».

А это руководство Конторы, Павлова всё-таки вспоминает о своих прямых обязанностях и представляет нас Ивантееву. Задумчивый взгляд директора прокатывается по мне, потом по нарядной коробке в руках Вадима. При виде «сюрприза» в стальных глазах директора мелькает любопытство и искренний интерес, которые он искусно прячет за седыми бровями.

Рад знакомству, Ивантеев решительно подаёт мне ладонь.

Взаимно. И с днём рождения, подлаживаясь под его тон, отвечаю я, пожимая его жёсткие пальцы. Рука у директора мозолистая, цепкая. И это прикосновение почему-то вызывает в моей памяти почти забытое, почти стёртое временем воспоминание…

Это было десять лет назад. Тогда я впервые собирался в Париж.

Меня не будет два года. Всего два года, папа! Я в модных кроссовках и дорогих джинсах расхаживаю по скрипучим половицам старого родового дома. Отец, подперев кулаком подбородок, неодобрительно следит за мной. Это мой шанс. Ну как ты не понимаешь?

Это ты, Сашка, не понимаешь! доносится до меня сердитое. Покумекай своей головой: у тебя родители оба «сердечники». О чём ты вообще думал, подписывая этот контракт?

О чём? Да о вас с матерью! Развернувшись, я утыкаюсь взглядом в отцовскую переносицу, чтобы не видеть бритвенно-острых глаз. Синих. Непримиримых.

И что же ты думал, м-м? изгибает брови отец.

Как вас из этой дыры вытянуть. Папа, как вы жили? Что вы вообще видели в своей жизни? Твою железную дорогу? Продмаг, заполненный местными алкоголиками? Раздолбанное пианино и танцы в доме культуры? А по большим праздникам поездку за сто десять километров в Иркутск, да?.. Пойми, жить надо нормально. Для этого я и ввязался в контракт, потому что это мой шанс. Тот самый шанс один на миллион. Шанс, чтобы выбраться из этой дыры. Шанс, чтобы заработать. Шанс, чтобы накопить денег, купить квартиру в Москве и перевезти туда вас с мамой. И я смогу, вот увидишь. У меня всё получится. Я…

«Я»? Я, я, я… Ты думаешь только о себе. Впрочем, как и всегда, Сашка. Слова ударили меня точно под дых, и я захлебнулся воздухом.

Что?

Ты меня слышал, отрезал отец. Франция, Москва… м-м… Иллюзии всё дурацкие. Я думал, ты вырастешь и остепенишься. А ты всё такой же, отец удручённо машет рукой.

Папа!

Всё, Сашка. Разговор окончен. Я тебе всё сказал, а ты поступай, как хочешь.

Отец тяжело поднимается из-за стола. Помедлив, аккуратно поставил стул на место и ушёл. Закрылся от меня дверью. Отгородился, как делал это всегда. Психанув, я начал собираться в обратную дорогу. Провожать меня вышла только мама. Покосилась на окна в кружевных занавесках, за которыми она знала! отец неодобрительно следит за ней.

Не обижайся, Саша, прошептала она. Он тебя любит.

Это он тебя любит, горько усмехнулся я. А меня он терпит. Я его вечное разочарование.

Мама вздохнула и всё-таки притянула к себе мою голову, поцеловала, заглянула в глаза:

Ты пиши нам, ладно? Если звонить будет дорого, то просто пиши.

Тогда я не знал, что вижу её в последний раз. Я был в Париже, получал первую зарплату, когда у отца случился инфаркт.

Он не выживет… Я знаю… Приезжай попрощаться, прошептала мама.

Мама, я… Мама, я! Я ещё что-то кричал в трубку, но связь оборвалась. Я никогда не испытывал ни такой пустоты, ни такой боли. Мне хотелось завыть, ослепнуть, ударить себя удавить за упрямство, за самолюбие. За то, что я знал, на что шёл, и всё равно сделал всё по-своему.