Партийная разведка

«Бобка» я недавно видел в переполненном зале на вечере Юрия Бондарева в ЦДЛ. Хлопал безумно Бондарёву! Ходит и на другие вечера старых патриотов. Что это, раскаяиние? Или привычка, меняя шкуру, следить для кого-то? Для того же Гусинского? Не знаю, чему верить! Во всяком случае — сомнительное донышко «Бобка» всегда проглядывало. У меня нет документальных оснований обвить Бокова в предательстве. Но крах Советского Союза, во многом организованный американскими спецслужбами, жёстокое «русское поражение в холодной войне», торжество прозападных «диссидентов» и сионистов, с которми самому служебному положению Бобков и именно Пятое управление обязаны были бороться, свидетельвует, по крайней мере, о преступной халатности в исполнении своих прямых обязанностей. Бобков написал две книжки мемуаров.

Но обе книжки серые, тошнотворно пресные и жалите в своей скукоте. Ну, не умеешь сам писать — попроси литраба. Кто ближе? Выверни «журналюге» свою душу! Пойди на принародное покаяние, раз такая возможность предоставилась. Облегчи душу — не юли, а кайся, кайся, кайся. Но в обеих книжках Бобков вертится, как уж на сковородке. На краю могилы стоит, а духу покаяться не хватает.

А ведь исторические примеры есть: А.В. Герасимов руководитель Петербургского охранного отделения, как на духу, в своей книжке «На лезвии с террористами» всё рассказал. Да и директор Департамента полиции А.А. Лопухин не молчал, многое рассказал. Очисти совесть, Филипп Денисович, хоть ради сына Серёжи! Хотя боюсь, что очищать её тебе не в чем — увы, ты не был достаточно образован и эрудирован, чтобы сидеть на остром идеологическом участке. Тебе любые «бовины» и «арбатовы», «аксёновы-гинзбурги» и «рыбаковы-ароновы» могли играючи мозги запудрить. Андропов-Файнштейн не на того опёрся — слишком дрожал за своё место, боялся до последних своих дней (история с грязной провокацией против С. Н. Семанова этому подтверждение), что поставив он на руководящую ключевую должность умного, образованного, а тот — подсидит.

Но вернусь в Ясенево 1989 года — что я тогда говорил?

Я могу сейчас воспроизвести ход своих мыслей по памяти довольно точно, потому что то, что наговорил в Ясеневе, я потом — в том же 1989-м и позже — многомного раз, в разных вариациях и с разной степенью откровенности в зависимости от состава публики, повторял перед многотысячными аудиториями патриотов в Москве, Ленинграде, Алма-Ате, Ташкенте, Омске, Красноярске, Смоленске и других городах. Как правило, в огромных залах, вроде Колонного Зала Дома Союзов и Дворцов спорта. Я приезжал на встречи с читателями после успеха своего памфлета «О фарисействе и саддукействе», а тут ещё подоспел и мой недвусмысленный исторический роман «Плач по неразумным хазарам» (Столица, 1990, два тиража за год), по которому многие русские могли сравнить себя с «неразумными хазарами». Я тогда много выступал с писательскими бригадами, в составе которых рядом со мной — это для меня была великая честь — были такие выдающиеся русские писатели—патриоты, как Виктор Астафьев, Василий Белов, Валентин Распутин, Михаил Алексеев, Станислав Куняев, Валентин Сорокин и другие русские духовные звёзды. И часто, как профессионала «контрпропаганды», по требованию публики меня выпускали самым первым — для, так сказать, общетеоретической идеологической затравки глубокого общего разговора. Нередко, встреченный неистовыми аплодисментами русской публики, вместе с нами выступал и наш главный теоретик академик Игорь Ростиславович Шафаревич. Мы все на разные голоса, но били в одну точку — об одном и том же страхе тогда говорили — о негативных результатах обострившегося русско-еврейского противостояния. О том, что это для страны всё кончится падением советской власти и крушением Великой Державы. И ведь не ошиблись!

Вот смысл тогдашних моих принципиальных выступлений. Я начинал обычно с дразнящего признания прямо в лоб:

— В большой политике так же действует математическая теория катастроф, как в любой другой природной системе. Организованная сложность социальных систем только внешне кажется непознаваемой. Из множества разнонаправленных, внешне хаотических человеческих «умонастроений» формируются «векторные стрелы», по которым и определяется как движение общества, так и его структурная устойчивость. Больше того, в этнических системах, как и в биологических, действует закон теории катастроф: «Есть критическая плотность популяции, ниже