Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну

11 января 1939 г. полпред (посол) А. Мерикалов известил германский МИД, что советская сторона готова вступить в соответствующие переговоры и приглашает немецких уполномоченных прибыть с этой целью в Москву. Буквально на следующий день Гитлер — во время новогоднего приема дипкорпуса — проявил повышенное внимание к советскому послу и тем дал пищу для спекуляций о намерении «выровнять» советско-германские отношения. Жест фюрера и кредитный зондаж предназначались больше Лондону, Парижу и Варшаве, должны были оживить «кошмары Рапалло», сделать три столицы восприимчивей к нацистским запросам. Так, между прочим, истолковали сии эпизоды британские эксперты, о чем свидетельствует специальное досье в архиве МИД Великобритании.

Пару недель слабо мерцавший огонек поддерживался в немецкой лампаде. Была запрошена советская виза для советника МИД Германии К. Шнурре. Он даже сел в поезд, направлявшийся в Москву, но был снят с него в пути следования, чтобы «не дразнить поляков, коих обхаживал и уламывал Риббентроп, не совсем, если верить Гитлеру, Герингу, Гессу и Мольтке, безрезультатно. Дальше затишье и повод сделать промежуточное замечание: инициатива «оживления» отношений с СССР принадлежала немецкой стороне и имела сугубо прикладное назначение — облегчить продвижение на совсем других направлениях, враждебных Советскому Союзу.

Кочующее из публикации в публикацию утверждение, будто советско-германский диалог открылся отчетным докладом Сталина на XVIII партийном съезде (10 марта 1939 г.), или, вернее, двумя его тезисами: «проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами», «соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками», — легенда. Ни в германском посольстве в Москве, ни в берлинском МИДе эти тезисы не привлекли особого внимания.

Осталась без комментариев также констатация докладчика: «война, так незаметно подкравшаяся к народам, втянула в свою орбиту свыше 500 млн населения, распространив сферу действия на громадную территорию от Тяньцзина, Шанхая и Кантона через Абиссинию до Гибралтара; новая империалистическая война стала фактом… На наших глазах происходит открытый передел мира и сфер влияния». Одновременно оговаривалось, что «неагрессивные демократические государства, взятые вместе, бесспорно сильнее фашистских государств и в экономическом, и в военном отношении». Если не вырывать из контекста отдельные куски, не сложно установить, какой адрес был для СССР на тот момент предпочтительней.

Возможно поэтому, или алогизмы бытия так повелели, первыми среагировали на доклад Сталина англичане. 18 марта 1939 г. Галифакс известил И. Майского и в тот же день британский посол Сидс М. Литвинова о давлении Германии на Румынию и поинтересовался, не собирается ли СССР что-либо предпринимать в случае нацистской агрессии. Начались затяжные англо-советские, чуть позднее — англо-франко-советские контакты и переговоры.

Германские правители повторно вытащили из колоды «русскую карту» после того, как англичане упредили заготовленный Ю. Беком финт, по-видимому, обговоренный с Берлином — министр намеревался в ходе визита в Великобританию объявить, что доверие к Парижу и Лондону утрачено и Варшава переключается на сотрудничество с рейхом. Кабинет Чемберлена 30 марта 1939 г., еще до прибытия Бека, опубликовал одностороннее заявление о готовности защитить Польшу, если она подвергнется нападению. Неделю спустя заявление превратилось в польско-британский договор о взаимопомощи «на случай любой угрозы, прямой или косвенной, независимости одной из сторон». Сходные заверения Лондон дал вслед за тем Румынии и Греции.

Мотив прилива решимости Альбиона — «не защита отдельных стран, которые могли оказаться под германской угрозой, а стремление предотвратить установление германского господства над континентом, в результате чего Германия стала бы настолько мощной, что могла бы угрожать нашей (британской) безопасности» (протокол заседания правительства Великобритании). Постоянный заместитель министра иностранных дел А. Кадоган тридцатью годами позже признавал: Чемберлен «поставил себе дорожный знак. Он связал себя обязательствами, и в случае германского нападения на Польшу больше не могло быть мучительных сомнений и колебаний». Гарантии являлись, по выражению Кадогана, «ужасной игрой», ибо Лондон, как и Париж, не собирался воевать за Польшу в поле.

Британские военные руководители доказывали, что «без немедленной эффективной помощи со стороны России поляки смогут противостоять германскому наступлению ограниченное время… Заключение договора с Россией представляется нам лучшим средством предотвращения войны… Напротив, при срыве переговоров с русскими возможно сближение между Россией и Германией». В чемберленовском табеле ценностей идеологическая чистота стояла выше военных предостережений и выгод.