Партизанки

Этот призыв нашел горячий отклик в сердцах бобруйчан: вместе с уцелевшим еврейским населением город покидали и многие члены антифашистских организаций и групп, все те, кому нельзя было больше оставаться в Бобруйске, кто мог вызвать хоть малейшее подозрение у фашистов. Через руководство отдельных групп им выдавались пропуска, заготовленные Иваном Химичевым, Виктором Ливенцевым, Андреем Колесниковым и Алексеем Сарафановьш. Активизировало свою деятельность и подполье.

* * *

Чудовищным и диким было злодеяние фашистов, уничтоживших в течение одних только суток многие тысячи беззащитных жителей Бобруйска, в основном — женщин, детей, стариков. Однако никто из нас не мог тогда подозревать, что буквально на следующий над день, 6 ноября, в канун двадцать четвертой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, в оккупированном городе разыграется новая кровавая трагедия, которая затмит своими масштабами и изуверством только что совершенное гитлеровцами преступление.

…В ночь на седьмое ноября над северо-восточной частью Бобруйска, там, где находились бастионы старинной Березинской крепости, вспыхнуло и высоко взметнулось вверх огромное багровое зарево. Почти тотчас же оттуда донеслись приглушенные расстоянием крики, частая дробь автоматных и пулеметных очередей. В воздухе явственно запахло гарью. А через несколько минут немного левее, в стороне, вспыхнул еще один сильный пожар и одновременно с ним, заглушая человеческие возгласы, тяжело и размеренно ударили пулеметы.

Ни для кого в городе не было секретом, что на территории бобруйской крепости с первых же дней оккупации фашисты создали один из самых крупных в Белоруссии концентрационный лагерь. Немногие чудом спасшиеся узники, нашедшие приют у гражданского населения, с ужасом рассказывали о невиданном произволе, об истязаниях и голоде, о зверских пытках, терроре и казнях, царивших в лагере. Живущие поблизости от крепости изо дня в день видели за проволочной оградой лагеря целые штабеля из тел замученных насмерть военнопленных. На колючей проволоке, в два-три ряда окружавшей крепость, тут и там зловеще темнели десятки окровавленных и почерневших трупов. Они висели так неделями для устрашения всех тех, чью волю и стойкость не могли сломить никакие мучения и кто день и ночь мечтал об одном — о побеге из этого ада.

И теперь, видя охваченную пожаром крепость, слыша леденящие душу крики, горожане, так и не сомкнувшие глаз в ту ночь, не могли не понять, что в лагере происходит что-то ужасное. Никто еще не знал всех подробностей творимого фашистами злодеяния, но в том, что в эти минуты беззащитно и совершенно безвинно гибнут советские люди, сомневаться, увы, не приходилось. И бобруйчане, подавленные сознанием своего бессилия, молча глядели на зловещее багровое зарево, и большинство из них думали об одном и том же: как отомстить ненавистному врагу.

А наутро стало известно, что минувшей ночью в бобруйском концентрационном лагере хладнокровно и умышленно были истреблены тысячи советских людей. Об этом массовом убийстве, жестоком и невероятном, совершенном накануне самого дорогого для всех нас праздника, с болью и гневом рассказывалось в листовке городского подпольного, комитета партии, распространенной тотчас же бобруйскими патриотками. Листовка призывала народ беспощадно и сурово мстить немецко-фашистским оккупантам:

«Смерть за смерть! Кровь за кровь! Сыновья и дочери свободолюбивого белорусского народа! Вооружайтесь и бейте врага всюду и чем только можно. Становитесь в ряды народных мстителей — этим мы спасем себя и своих родных от уничтожения гитлеровскими убийцами. Партизанская война — война всего белорусского народа. Все, как один, — в ряды партизан!»

Мне не забыть, с каким волнением Лидия Островская, принесшая эту листовку в штаб нашей группы, описывала ужасные подробности той ноябрьской ночи.

Выяснилось, что за несколько недель до бойни в бобруйский лагерь, который мог вместить не более трех-четырех тысяч человек, стали прибывать один за другим эшелоны, до отказа заполненные военнопленными. Вскоре на территории старинной крепости, где был лишь один каменный дом, а остальные строения — кое-как сколоченные бараки, холодные и дырявые, — не могли вместить и половины согнанных людей. Многие сотни из них, лишенные крова, были вынуждены ночевать, стоя по колено в жидкой грязи. Дневная норма пищи — пол-литра тухлой баланды и одна гнилая репа вместо хлеба. В лагере началась повальная дизентерия, сыпняк и множество других болезней. От невыносимых условий, голода и ран там умирало по нескольку сот человек в день.

Но и этого нацистам было мало.

Днем шестого ноября вокруг территории лагеря были наспех выстроены пулеметные вышки, а вечером на чердак третьего этажа одной из самых больших казарм охранники доставили бочки с горючим.