Партизанская хроника

Почему-то давно не показывался в отряде Мурашко, и мы стали беспокоиться. Взяв с собой Анну Воронкову, я выехал в Озеричино. Деревня была партизанской. От стоявшего по соседству в Руденске немецкого гарнизона ее отделяла река Птичь, мосты через которую были сожжены. Фашисты изредка постреливали через реку из пулемета. Между гарнизоном и деревней стояли некошеные поля — мертвая зона, в которую без нужды не заходили ни партизаны, ни немцы. Косить траву возле реки крестьяне ходили только с наступлением темноты.

Я остановился в доме Степана Хадыки, а Анна пошла в Сеницу и на другой день возвратилась с Мурашко.

— Где вы пропадали? — обняв его, спросил я.

— Меня как будто начали подозревать, так я без нужды не хочу здесь показываться, — медленно проговорил он.

— Может быть, тогда напрасно я сейчас вызвал?

— Ничего страшного, — махнул рукой Мурашко, — я и сам собирался прийти, чтобы получить еще мин.

— Уже израсходованы?

— Осталось несколько, но ведь удары надо наносить непрерывно. Эти мины приклеивали только к цистернам. Олег Фолитар заминировал восемь цистерн, Игнат Чирко — шесть, но не удалось узнать результатов взрывов. Мины устанавливаются с двенадцатичасовым расчетом. Кое-как выяснили только о пяти взрывах: сгорели восемь цистерн; остальные маломагнитки взорвались в пути следования уже за Борисовом. Чирко познакомился со служащим станции Минск-пассажирская Гавриловым. Гаврилов тоже помогает нам.

Потом Мурашко рассказал про аэродром, где вместе с Зоей Василевской с недавнего времени начала работать и Александра Никитина. Она немного моложе Зои, работает под ее руководством. Александра владеет немецким языком. Василевская и Никитина выяснили, сколько на аэродроме и каких самолетов, какой запас горючего.

— Значит, пополняется ваша группа?

— Да. Но я не тороплюсь ее расширять, — сказал Мурашко, — подолгу присматриваюсь к людям… На аэродроме работают и двое наших военнопленных: Василий Оперенко и Борис Капустин. Они также подробно информируют меня и просят, чтобы мы им дали возможность заминировать самолеты. Как вы на это смотрите?

— Пока не стоит. Пусть продолжают собирать сведения.

Мы условились с Мурашко, что в районе совхоза «Сеница» он или Исаев будут ежедневно класть в тайник записку с новыми сообщениями об аэродроме. Я отдал Мурашко последние шесть маломагнитных мин, имевшихся на контрольном пункте, и попрощался.

В лагере я застал большое оживление.

— Наша армия освободила Орел и Белгород, на, читай, — и Кусков подал мне сообщение Совинформбюро от 7 августа 1943 года.

«В результате упорных наступательных боев войска Брянского фронта, при содействии с флангов войск Западного и Центрального фронтов, разгромили отборные части немецкой армии, сосредоточенные германским командованием в районе Орла, ликвидировали Орловский плацдарм врага и 5 августа заняли город Орел, в течение почти двух лог находившийся в руках немецких оккупантов».

— Эту сводку населению уже отправили?

— Только что приняли, размножаем.

Листовки, содержащие сообщения с Родины и сводки Совинформбюро, мы доносили до самых отдаленных деревень. Весть об освобождении Орла нужно было немедленно послать в Минск. На этот раз в Минск пошла Анна Воронкова.

В лагерь Анна возвратилась на машине, нагруженной продуктами. Из кабины выскочил Владимир Сенько, за ним следом выпрыгнул его брат Константин. Я отвел в сторону Владимира:

— Я уже запретил вам заниматься добыванием продуктов.

Братья, опустив головы, молчали. Потом Владимир проговорил:

— Товарищ командир! Здесь ничего опасного не было. Я устроился работать в гараже, и эту машину закрепили за мной. Наряд на продукты организовал Михаил Иванов; погрузили законно среди белого дня, взяли пассажира и… приехали.

— А теперь как будете?

— Машину оставим вам. Служба в гараже закончена. Меня уже нацелились проверять… Домой возвратимся пешком…

Владимир достал из-под сиденья машины кожаный портфель и принес его мне. В портфеле были немецкие пистолеты и эсэсовские документы.

Уже в палатке я стал расспрашивать братьев, как обстоят дела с Клумовым.

Дело в том, что немецко-фашистские оккупанты старались привлечь на свою сторону белорусскую интеллигенцию и даже заигрывали с известными учеными, популярными артистами и педагогами, не успевшими эвакуироваться из города. Немцы рассчитывали авторитетом таких людей прикрыть и приукрасить гнусности своего «нового порядка», а также получить поддержку буржуазных националистов. Под предлогом «спасения» художественных и научных ценностей оккупанты давно грабили музеи, картинные галереи, театральные и банковские склады и все ценности вывозили в Германию.