Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта

— Вы, кажется, парашютист? А ваши все уже уехали на автомашинах. Вы бы сняли свой значок парашютиста и треугольнички сержанта, а то, если вас возьмут немцы в плен, вам несдобровать.

Послушав совета этой женщины, я снял со своей гимнастерки все знаки и парашютный значок.

«Что же мне теперь делать?» — спросил я сам себя. Добежав до северного края этой станицы, я увидел очень густой кустарник, в который решил заползти и переждать там до темноты. Когда я заполз в него и лег на землю, то почувствовал страшную слабость и обнаружил на левом боку, ниже пояса, большую кровоточащую рану. Сняв с себя нательную рубашку и разорвав, я кое-как перевязал и ее.

«Да, — решил я, — больше мне здесь лежать нельзя. Нужно догонять своих, иначе мне будет «капут». Эх, если бы теперь был со мной мой друг, Яков Калиныч. Где-то он теперь? Жив ли ты, Калиныч?»

Я выбрался из кустарника и с трудом захромал к западному краю станицы. А севернее ее я увидел то кукурузное поле, по которому мы накануне подъезжали на машинах. По окраине станицы шла проселочная дорога, отделявшая край поля от самой станицы. Осторожно выглянув из кустов, я увидел, как по этой дороге ходит немецкий солдат. Это был, видимо, их дозорный. У меня не было оружия, поэтому я не смог снять этого дозорного, мешающего мне в моем дальнейшем отходе от станицы. Да если бы и было у меня оружие, то в моем положении я не должен был себя обнаруживать. Поэтому, обождав, когда немецкий солдат пойдет по дороге в сторону от меня и повернется ко мне спиной, я собрал весь остаток моих сил и быстро перебежал через дорогу, скрываясь в густой кукурузе.

По кукурузному полю было протоптано множество пешеходных дорожек. Это, видимо, были следы наших солдат, которые их проложили во время отступления.

Когда я уже удалился от станицы по этому полю километра на два, то услышал, как взревели немецкие танки и двинулись атакой на станицу. Застрочили автоматы и пулеметы. Но в кого же они стреляли? Ведь там, в станице, наших солдат уже не было. Через некоторое время стрельба закончилась. Стало совсем тихо. Я очень боялся, что, заняв станицу, немецкие солдаты и танки двинутся вслед за мной и мне тогда уже не уйти.

Я спешил и с огромным трудом, опираясь на подобранную где-то по дороге палку, шел на юг, то есть в ту сторону, куда отошли наши парашютисты. Меня страшно мучила жажда. На счастье, по дороге были разбросаны арбузные корки, которые я подбирал и с жадностью грыз. Это несколько утолило мою жажду. Так я прошел около десяти километров.

Впереди в степи показались какие-то постройки. Это был колхозный ток. Когда я подошел ближе к нему, то передо мной открылась картина поспешного ухода тех, кто там работал. Под открытым небом лежала огромная гора обмолоченного зерна. Внутри бригадных построек была оставлена в котле готовая пища, кругом разбросана посуда и другое имущество бригады. Я искал там воду, но ее нигде не было.

Часам к четырем дня я еле-еле передвигал ноги, но надежда на то, что я еще догоню своих товарищей, не покидала меня. Снова впереди показались постройки какого-то колхозного двора. Там я увидел колодец, но, подойдя к нему, не нашел, чем достать воду. Вынув из своего вещевого мешка флягу, я ее опустил в колодец, но воду в нее набрал с большим трудом. Прильнув воспаленными губами к фляге, я стал жадно пить эту воду. Когда я опорожнил флягу, то почувствовал какой-то странный привкус выпитой воды, и только тогда я увидел, что на дне колодца плавают две свиньи. По всей видимости, брошенные на произвол свиньи в поисках воды провалились в этот колодец. Оглянувшись кругом, я увидел, что вокруг свинарника бродят брошенные, голодные свиньи.

Я решил, что где-то близко от свинарника должен быть населенный пункт, и снова двинулся дальше по этой дороге.

Мое предположение оправдалось: за поворотом дороги, за кустарниковыми зарослями, я увидел совсем рядом какую-то станицу. Добравшись до нее и увидев у одного из домов лавочку, я, вздохнув, осторожно опустился на нее. Меня тут же окружили любопытные мальчишки и девчонки.

— Дядя солдат! У вас ножка больная? — спросила меня одна из девочек своим тоненьким голоском, увидев окровавленную повязку на моей ноге.

— Да, девочка, я ранен и очень себя плохо чувствую. Нет ли у вас здесь больницы? — спросил я детей.

— Нет, дядя, больницы у нас здесь нет, но наша учительница всех лечит. Мы сейчас ее позовем, — и девочки побежали за своей учительницей.

Ко мне стали подходить женщины, сокрушенно качали головами и перешептывались между собой, увидев на мне окровавленную гимнастерку и повязку на ноге. Некоторые из них вытирали уголками повязанных на голове платков невольно набежавшие слезы. А возможно, многие из них вспомнили в это время своих мужей или братьев, которые так же, как и я, где-то сражались на фронте, а может, их давно уже и нет в живых.

Одна из женщин вдруг решительно сказала:

— Так что же мы стоим, надо же оказать помощь солдату.