Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта

— Куда же вы теперь идете? Кругом немцы.

— Я сам не знаю, — ответил я.

На мой неопределенный ответ мужчина только покачал головой и пошел дальше своей дорогой.

Подойдя к хутору, я увидел большую группу местных жителей, женщин и стариков, которые кто на тележках, а кто просто в корзинках или в руках несли какие-то предметы и шли в сторону хутора от железной дороги. Один из стариков, увидев меня, отошел от этой группы жителей и быстрым шагом подошел ко мне. Внимательно осмотрев меня с ног до головы, спросил:

— Вы что, сильно ранены?

— Да, — ответил я.

— Вы, наверное, ничего не ели? Идите вон в ту хату с зелеными окнами. Это моя хата, а я сейчас приду туда.

Сказав это, он быстро зашагал в сторону железной дороги, которая мне теперь была хорошо видна.

Я подошел к той хате, на которую мне указал старик, и остановился в нерешительности у калитки невысокой ограды, которой была огорожена хата и весь двор. Увидев меня, из хаты вышла пожилая женщина с красивым приветливым лицом. Она пригласила меня зайти к ним во двор, как будто знала меня уже давно. Это меня очень изумило. Пользуясь этим приглашением, я поспешил войти через калитку во двор.

Увидев мою окровавленную гимнастерку и брюки, на которых были следы запекшейся крови, она всплеснула руками и вскрикнула:

— Батюшки! Да вы же ранены! Как же это вы дошли до нашего хутора? Боже мой, да на вас же лица нет! Скорее садитесь на эту вот лавку, а я сейчас вам принесу молока. — И она быстро ушла в свою хату.

Через минуту она уже вышла из хаты, неся в руках кринку молока и большой ломоть белого пшеничного хлеба. Поставив передо мной кринку и положив хлеб, она сказала:

— Покушайте, пожалуйста. Вам это сейчас очень нужно для восстановления силы. Да снимите же с себя эту гимнастерку и свой вещевой мешок.

Я беспрекословно выполнил все ее требования и, сидя на лавке без гимнастерки, жадно прильнул к кринке с молоком. Только теперь я понял, как хочу пить и есть.

Не успел я еще закончить свой завтрак, как на улице послышался звук идущей автомашины. Повернувшись лицом в сторону улицы, я впервые увидел немецкую военную полулегковую, открытого типа автомашину, в которой сидели немецкие офицеры. Посмотрев в мою сторону и не проявив ко мне совершенно никакого интереса, немцы проехали мимо меня туда, откуда я пришел только вчера вечером. Это безразличие немцев ко мне как-то успокоило меня, и я решил, что, видно, я им не нужен.

Кровь из раны больше не шла, но нога очень сильно болела. Мне так хотелось лечь и протянуть больную ногу. Когда снова вошла хозяйка, я ее спросил:

— Скажите, пожалуйста, нет ли где у вас такого места, где бы я мог лечь, но так, чтобы никто не знал, что вы меня приютили у себя? У меня очень болит раненая нога, и сидеть я больше не могу, а идти дальше я уже совсем не в силах.

Я понимал, эта женщина хорошо знает, что немцы делают с теми, кто скрывает раненых солдат, и поэтому ожидал от нее отказа в моей просьбе. И действительно, на лице этой женщины я увидел большую озабоченность и тревогу, но затем, справившись со своей внутренней борьбой, хозяйка дома мне предложила:

— У нас в конце усадьбы в кустах выкопана глубокая щель, которую мы приготовили на случай бомбежки или обстрела из пушек или минометов. Там постлана свежая солома, и вы можете на ней отдыхать.

— Большое вам спасибо, — поблагодарил я хозяйку этого дома, а затем добавил: — Вы не бойтесь. Если меня там обнаружат немцы, то я им скажу, что забрался в эту щель сам, и вы обо мне ничего не знали.

Она провела меня в конец усадьбы и показала вырытую щель. Я опустился на солому, постланную на дне ее, подложил свой вещевой мешок под голову и лег. Боль в ноге постепенно стала утихать. С закрытыми глазами я про себя думал: «Что же мне теперь делать? В этой яме я не вылечусь. Мне нужна операция. Как же быть дальше?»

Во второй половине дня хозяйка принесла мне банку консервов, хлеба и старенькую, сильно поношенную одежду: черные хлопчатобумажные брюки и рубашку-косоворотку.

— Вы переоденьтесь, пожалуйста. А вашу одежду я заберу, — сказала она.

Я переоделся и отдал ей свои окровавленные брюки и гимнастерку. Взяв у меня одежду, хозяйка дома не сразу ушла от меня, а принялась мне рассказывать о себе. Как я понял из ее рассказа, она приехала к отцу в деревню на лето из города, где оставаться было уже опасно, так как немецкая армия подходила к нему, да и голодно было там, в том городе, где она жила. Но вот и сюда уже пришли немцы, и пришлось ей остаться жить здесь.

Потом она мне сообщила, что вчера жители хутора решили забрать из железнодорожного состава, оставленного нашими солдатами, все продукты питания, которые находились там, чтобы ничего не досталось немцам. А затем добавила:

— Вы кушайте, пожалуйста, эти консервы, они ваши, армейские.

— А где стоит этот состав? — спросил я.

— Да здесь, совсем рядом, около колхозного поля, где посажены арбузы.

Тогда я все понял. Это был состав с имуществом и продовольствием нашего батальона.

— Что же вы думаете сделать с ними? — спросил я.

— Постараемся все спрятать, может быть, часть закопаем в ямы.