Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта

И с этими словами я тяжело опустился на лавку, которая стояла перед окнами этого дома. Мои товарищи еще некоторое время пытались меня уговорить, чтобы я пошел вместе с ними, но я наотрез отказался идти дальше. Наш разговор слышала хозяйка этого дома и подошла к нам.

— У вас что, ваш друг ранен? — спросила она.

— Да, — ответил я за своих товарищей.

— А вы знаете, на нашей станции в саду лежит большое количество раненых и там есть врачи, которые помогут вам, — посоветовала она мне.

— Какие раненые? — спросил я.

— Да наши солдаты. Дня четыре назад на нашу станцию прибыли два санитарных состава с фронта с ранеными. А вечером налетели немецкие самолеты и стали бомбить станцию и эти вагоны. Был такой страшный пожар, горели вагоны, рвались цистерны с бензином. Страшно, что творилось здесь у нас, но местные жители, несмотря на сильный пожар, стали спасать всех раненых из вагонов и тушить.

Когда я услышал рассказ этой женщины, то я твердо решил идти туда.

— Ну вот что, друзья, я пойду туда, на станцию к раненым. И что там будет со мной, пусть то и будет.

Я тепло распрощался со своими товарищами, пожелал им благополучно дойти до Армавира и встретиться с родными. А сам пока остался сидеть на этой лавке около дома, чтобы набраться сил и дойти до станции.

Передо мной на железнодорожных путях стояли составы, оставленные при отступлении нашими войсками. Вот на одной из железнодорожных платформ стоит фюзеляж совершенно нового самолета-истребителя, на котором сидят два немецких офицера и рассматривают нашу технику. А дальше стоят несколько вагонов-цистерн, которые также обследуются немецкими солдатами. Здесь немцы, видимо, ищут горючее для своих автомашин или танков.

Видя все это своими глазами, у меня невольно возникли вопросы: где же теперь наша армия и фронт, неужели для нас все кончено и немцы полностью захватили Кавказ, лишив нашу армию источников нефти и богатых хлебных районов, какими были для нас Кубань и Кавказ. Отдохнув и поднявшись с лавки, я, опираясь на палку, которую мне предложила хозяйка дома, пошел в сторону станции. С большим трудом, передвигаясь по шпалам, рельсам и разным завалам, которые были образованы во время бомбежки немецкими самолетами, часто отдыхая, я наконец-то добрался до станции. Но ее уже не было. Все станционные постройки сгорели. Уцелело только одно здание. Подойдя ближе, я увидел такую картину.

В примыкающем к уцелевшему зданию фруктовом саду прямо на земле лежали десятки раненых, которые стонали и просили пить или оказать им помощь. Над ними вились тысячи мух и других насекомых. Никого из медицинских работников поблизости не было видно. Многие раненые лежали под палящими лучами августовского солнца. На каменных ступеньках этого здания, в тени от жарко палящего солнца, прислонившись к стене, сидели в разных позах легко раненные солдаты.

Я оглядел все вокруг, нашел свободное местечко на ступеньках и тоже сел. Сидящим рядом со мной оказался солдат лет 35, невысокого роста, с приятным приветливым лицом, какое часто имеют русские мужчины, находясь даже в самом тяжелом для них положении. Он был одет в военную форму солдата, но без поясного ремня. Его гимнастерка настолько сильно выгорела на солнце и была в пятнах от пота и пыли, что совершенно нельзя было определить ее цвет. Около солдата лежал вещевой мешок, а на коленях он держал свою пилотку. Он как-то особенно тепло посмотрел на меня, и я решил его спросить:

— Есть ли тут врачи или вы оставлены на произвол судьбы?

— Да. Весь медицинский персонал сбежал, когда сюда пришли немцы. А потом один наш врач-хирург, Горбов Василий Васильевич, вернулся к нам. Вернее сказать, он не вернулся, а его привели немцы и приказали нас лечить. Он очень хороший врач, — сообщил мне солдат.

— А где же теперь этот врач? — снова обратился я к нему.

— Да все куда-то бегает. Ведь ничего у него нет для нас, раненых. Что было в вагонах санитарного поезда, почти все сгорело. Вот он да еще одна медицинская сестра и бегают по оставшимся, не сгоревшим вагонам и собирают где бинт, где какие-нибудь хирургические инструменты, где чего, — сообщил мне этот солдат.

Он мне очень понравился, и я вновь спросил его:

— А вы тоже ранены?

— Да я и не ранен совсем. Дело вот в чем. На фронте у меня случился приступ аппендицита, и я был отправлен в полевой госпиталь. Там начали мне делать операцию и уже почти закончили, а тут, откуда ни возьмись, налетели немецкие самолеты и начали бомбить. Хирург мне аппендикс-то отрезал, а зашивать рану не стал. Сунул в рану марлевый тампон, и меня в автомашину, да вот в этот санитарный поезд. Так я и остался с тампоном в боку. Вот посмотри, — сказал он мне.

Он поднял правую сторону своей гимнастерки, и я увидел слегка забинтованный и пропитанный кровью тампон, находящийся в большой ране на правой стороне живота.

— Ну и как же теперь? — спросил я.

— Врачи сказали, все заживет, только будет большой шрам на животе, — ответил он с усмешкой, а потом спросил: — А у тебя чего? Во что ты ранен?