Пару штрихов тому назад

Художник сел на каменную скамью. Старик расхаживал вокруг и потирал бороду. В те моменты, лунный свет падал на его лицо, Художник изо всех сил вглядывался. Нет, этот человек не был таким старым, как он подумал вначале. Тонкий нос, подбородок, задумчивые, ввалившиеся глаза, но взгляд не угасший. Пыльный плащ, подпоясанный обычной грубой веревкой. Художник заметил, что старик босой.

– Простите, старик, а как это вы могли меня ждать сто лет, если…

– Мы тоже задавались этим, когда попали сюда, – к Художнику подошел тот, который первый его окликнул, хромой невысокий мужчина с худыми и длинными пальцами, которыми он то и дело поправлял опускавшиеся на лицо тонкие светлые волосы. – Только незадача: здесь нет времени. Бесполезно ждать, что придет рассвет, что будут сменяться дни. Я скучаю по закату, я так любил, когда вечерние красноватые лучи заглядывали ко мне в мастерскую. Картины при этом становились какие-то другие, краски менялись до неузнаваемости, я старался поймать эти мгновения, чтобы отразить их на холсте. Краски играли, я писал быстро, мне помогал помощник, следил, как бы я в порыве ничего не опрокинул. Как эти картины продавались! Богатые заказчики платили вперед, чтобы картины достались именно им. Они украшали ими свои гостиные. Я продал с полсотни полотен. И продал бы еще столько же, если бы не попал сюда. А, может, не полсотни, а гораздо больше.

Старик перестал ходить, остановился и громко кашлянул.

– Лукас, прекрати сейчас же! Видишь, он уже засыпает, и тебя слушать у него нет сил. А про твои картины мы уже наслышаны. Что же ты сюда свои денежки не прихватил? Хотя, кому они здесь нужны, что на них купишь?

Художник почувствовал, что не может воспринимать то, о чем говорят старик и Лукас. Ему хотелось назад, домой к жене и дочке, в свою комнату, переоборудованную под мастерскую, в свою настоящую мастерскую в училище, к своим ученикам. Он закрыл глаза и постарался подумать о них. Сделать это не получалось. Художник засыпал в тревоге, слушая разговоры своих новых знакомых, но мало понимая из того, что они говорят. Постепенно слова превратились просто в звуки, которые становились все тише и тише. Художник даже не ощущал, что лежит на холодной каменной скамье, что продрог, что тело сотрясает озноб. Силы, ему нужны были силы.

Во сне к нему приходили непонятные образы. Незнакомые люди, незнакомые места, чьи-то разговоры. А ему даже во сне, по сути, в беспомощном и неконтролируемом состоянии хотелось побыть с родными, увидеть их. Вместо этого новые незнакомые люди, пренебрежение, холод. Потом он куда-то бежал, но никак не мог добежать, и все время возвращался туда, откуда начал. Это выводило его из себя, и он кричал. Вот снова он, рисующий картину, ту самую картину. Вот он, лежащий рядом с ней. И свет, много света.

– Это, чего ты кричишь? Проснись! Тебе приснилось что-то страшное? Та картина? – Художника тряс за плечо Лукас. – Ты, кстати, так и не сказал, как тебя зовут.

– Сколько я проспал? – Художник тер глаза. Ныло тело, болело плечо.

Лукас рассмеялся, худыми пальцами провел по волосам и закинул их назад. Как только он это сделал, пряди вновь поползли на глаза.

– Какая разница? Ты забыл то, что слышал вчера. Здесь нет времени, оно осталось там, бежит себе вперед, отмеряет людской век. А мы сидим и чего-то ждем, хотя ждать нечего. Время от нас убежало, и жизнь на том закончилась. Мы уже ничего не можем сделать. Наша участь – сидеть и ждать.

– Кого ждать? – спросил Художник.

– Я думал, у нас только Лукас настолько нетерпелив и любопытен, что у голодного и уставшего человека будет выпытывать имя, а дальше делиться своими воспоминаниями о денежках от богачей, – старик говорил спокойно и медленно. – Оказывается, ты такой же, хочешь знать ответы наперед, еще до того, как задался вопросом.

Художнику стало неловко: его вопросы были просты, понятны и логичны, но с учетом обстоятельств неуместны.

– У нас есть вода и сухари, – бросил старик. – Это здесь роскошь, редко удается их достать. И не смей спрашивать, откуда! Подкрепись, тебе многое предстоит узнать.

У Художника и вправду пересохло в горле.

«Я никогда не поверю, что все это реально, все происходит со мной, а не с кем-то другим. Я просто сплю, я без сознания. Все эта картина. Если бы я только знал, что все закончится именно так, то никогда не стал бы ее писать, а если бы и начал, то выбросил, сжег, уничтожил! Если бы только я был чуточку проницательней! Нет, я же мог сообразить, что неспроста начал писать не то, что собирался! Господи, как же мне сразу не пришло это в голову! Ну, конечно! Я здесь из-за картины. Конечно! Старик и Лукас тоже, они ясно дали это понять. Господи, если бы я только знал, если бы только догадался!»

В замке было тихо. Эта тишина поражала Художника. Даже стоя у ворот и пройдя затем за них, он не ощущал такой тягости от того, что слышит свое дыхание и каждый шорох. Крики птиц, раздававшиеся там, где стояли засохшие деревья, до замка не доносились. Птицы явно избегали этого места.