Парус и буря

— Вот видишь, Абу Мухаммед, — заключил он, — пробил и наш час! Можешь радоваться. Теперь тебе не нужно будеть день и ночь хлопотать в кофейне, вертеться как белка в колесе, угождать каждому пьянице и выслушивать его оскорбления и брань. Отныне ты вольная птица. Увидишь свет. Побываешь в дальних странах, о которых раньше и не слышал. Встретишься с новыми людьми. Узнаешь, как они живут, и забудешь про свою прошлую проклятую жизнь. Будешь плавать со мной. Хочешь — считай себя капитаном и хозяином судна, хочешь — моряком. Все тебя будут уважать. Ты будешь моей правой рукой. Сначала, может, не все пойдет гладко. В первом плавании почти каждого тошнит и мутит. Но это ничего. Я тебя научу, как избавиться от головокружения и от тошноты. Главное — никогда не надо оглядываться назад. Смотри всегда вперед — по ходу судна или по сторонам. А лучше всего заняться какой-нибудь работой. Возьмем с собой рыболовные снасти. Будешь ловить рыбу. Что твоя душа пожелает, то и бери. Хочешь — мой правый глаз, хочешь — левый!

— Пусть лучше твои глаза остаются при тебе целыми и невредимыми, сын мой, — ответил Абу Мухаммед без всякого восторга и, как показалось Таруси, даже с раздражением.

«Вот тебе и раз, — недоумевал Таруси, глядя на нахмурившегося вдруг Абу Мухаммеда. — Я думал, старик обрадуется, бросится меня поздравлять, благодарить. А он сидит мрачнее тучи. Кажется, эта новость его только расстроила».

— Что же ты молчишь, Абу Мухаммед? — спросил наконец Таруси. — Или ты что-то сказал, а я не расслышал?

— Ты ведь знаешь, ты для меня самый близкий человек. Я один-одинешенек на всем белом свете. Нет у меня ни семьи, ни родственников, ни друзей. Я буду всегда с тобой, до самой смерти. И умру, так знаю, что ты пойдешь за моим гробом и бросишь горсть земли в мою могилу. Я благодарю аллаха, что он связал мою судьбу с твоей…

— Э, ты что-то не ту песню запел, Абу Мухаммед. С чего это ты вдруг о смерти заговорил? Ты что, не хочешь идти со мной в море? Ну чего молчишь?

— Не знаю, что и сказать… Я, конечно, рад за тебя: твоя мечта сбылась…

— Значит, ты не хочешь плыть со мной? Что ж, я неволить тебя не стану. Поступай как знаешь. Можешь оставаться на берегу.

— Да я не о себе думаю, о кофейне. Что будет с ней?

— А что тут мудрить? Продадим — и дело с концом. Мне сейчас как раз деньги нужны — должен внести свою долю за судно.

Абу Мухаммед еще больше нахмурился. Он многое мог бы сказать Таруси! Спросить его, например: а ты все хорошо продумал? Вдруг и это судно потонет, как затонула «Мансура»? Что тогда будет с нами? Где найдем угол, чтобы приткнуться? Неужели ты с легким сердцем можешь отдать чужому человеку нашу кофейню, которую построил своими руками на голой скале? Вложил в нее столько труда? Ну, хорошо, ты уплывешь. А я? Как мне быть? Неужто на старости лет людям на смех моряком заделаться? Какой из меня моряк? Мое дело — кофейня. С утра до вечера тружусь в ней. В кофейне даже и сплю. Другой жизни я себе не представляю. А ты лишаешь меня этого? Зачем ты хочешь разрушить мой дом? Укоротить мою жизнь? Неужели ты в самом деле думаешь, что из меня может получиться моряк и я могу на склоне лет скитаться по свету?

Абу Мухаммед хотел бы высказать Таруси все, что он думал. Он готов был грудью встать на защиту своего владения, своего маленького мирка, который он создал своими руками и который хотят сейчас у него отнять. Но как найти нужные слова? Он ведь не умеет красиво говорить. Да и кто способен переубедить Таруси?

Таруси, однако, понял его и без слов. В душе он признавал, что Абу Мухаммед по-своему прав. Но от этого ему не было легче. Наоборот, он тяжело переживал, что надежды Абу Мухаммеда не сбылись, что он ничем не может возместить старику потерю кофейни. То, что он хотел ему предложить вместо кофейни — новые впечатления, новый огромный мир, новые встречи, — все это ему не нужно. На них он никогда по доброй воле не согласится. А не продавать кофейни тоже нельзя. Обстоятельства сильнее его. Ну что ж, по крайней мере он все сказал Абу Мухаммеду и менять ничего не собирается. Говорить больше не о чем. Но прежде чем подняться, Таруси — теперь уже просто из вежливости — еще раз спросил Абу Мухаммеда:

— Значит, ты отказываешься плыть со мной?

— Я? — удивился Абу Мухаммед. — Кто тебе это сказал? Я век хочу быть с тобой, никогда не разлучаться. Это мое самое большое желание. Но я думаю о кофейне. Если бы нам удалось ее сохранить!..

Таруси стал не спеша свертывать цигарку. Положил щепотку табака, распределил ее ровным слоем по всему листку бумаги, ссыпал лишнее, потом тщательно скрутил бумажку, подержал немного на весу, как бы прикидывая, достаточно ли положил табаку, и только затем, послюнив край, склеил и улыбнулся, довольный результатом своих усилий — на фабрике лучше не сделают.

— Умм Хасан скучает по тебе, — сказал он Абу Мухаммеду, чтобы перевести разговор на другую тему. — Просила, чтобы ты зашел к ней…

Абу Мухаммед, не проронив ни слова, поднялся.

— Только ты смотри ничего не говори ей о кофейне.

Абу Мухаммед только кивнул головой и вышел.