Паруса и пушки

Если у Елизаветы и были такие планы, от них ее заставила отказаться случившаяся незадолго до того прямо-таки детективная история. Жену Дадли, леди Эми Робсарт, нашли со сломанной шеей у подножия высокой лестницы. Конечно, она могла споткнуться, упасть и сломать шею. Однако следствие по уголовным делам умели хорошо вести уже тогда, хотя и не располагали нынешними научно-техническими средствами. Подозрения моментально вызвало то, что и платье, и прическа леди Робсарт (сложная и затейливая по тогдашней моде) оказались в безукоризненном порядке, чего никак не могло бы случиться, упади она и в самом деле с высокой лестницы…

У самого Дадли алиби было железное: он в тот день пребывал в Лондоне, чему нашлась куча свидетелей. Практически все слуги были отпущены на ярмарку. В доме оставался только управляющий, против которого не нашлось веских улик. Однако в то время был прекрасно известен чеканный принцип древнеримских юристов: «Qui prodest?» – «Кому выгодно?» Выгодно это было в первую очередь Дадли, вмиг ставшему холостым, в любой момент способным жениться на королеве. Следствие пришлось свернуть, как написали бы сегодня, «по недостатку улик и невозможности установись виновного», – но все упорно считали заказчиком убийства Дадли. Ни у кого другого не было мало-мальски убедительных мотивов убивать леди Робсарт.

Если убийство и в самом деле подстроил Дадли, он навредил самому себе. Теперь Елизавета ни за что не могла за него выйти – ее сразу бы обвинили сплетники если не в пособничестве убийству, то, по крайней мере, молчаливом согласии. Пример опять-таки перед глазами имелся: история Марии Стюарт, Босуэла и Дарнлея. Там тоже не нашлось ни улик, ни виновников, но все прекрасно знали, кому в первую очередь была выгодна смерть Дарнлея…

Дела «плаща и кинжала». В те времена разведывательные миссии носили, как бы это выразиться, разовый характер. Одинаково обстояло с испанским благородным доном, английским бароном, французским титулованным дворянином и русским боярином: сегодня кто-то из них подавлял мятеж или вел войну с внешним супостатом, завтра инспектировал пограничную охрану, послезавтра управлял областью или крепостью, а послепослезавтра занимался разведкой под крышей очередного посольства. Я в прошлой книге уже приводил пример, когда разведкой во Фландрии занимался самолично английский король Эдуард Третий. Даже если кто-то из монархов и государственных деятелей устраивал разведывательную или контрразведывательную сеть агентов, это была его личная, персональная разведка, пусть часто и существовавшая на казенные деньги.

Англия стала первой европейской страной, где спецслужба стала постоянно действующей конторой с постоянным штатом и государственным финансированием. Сначала ее возглавлял Роберт Сесил, лорд Берли. Однако он делал карьеру главным образом на государственной службе, а когда достиг высшего поста лорда-канцлера (выше стоял только монарх), передал руководство своему доверенному человеку, сэру Френсису Уолсингему.

Уолсингема с полным на то основанием можно назвать интеллектуалом. Он окончил Кембридж, стал членом коллегии адвокатов, все годы правления Марии Тюдор провел за границей, будучи протестантом, уехал от греха подальше и изучал право в Падуанском университете. Там он заодно учился ремеслу тайной войны – сначала у иезуитов (ни сэра Френсиса, ни членов «Общества Иисуса» принадлежность к разным религиям не смущала), потом у венецианских и флорентийских «специалистов», считавшихся в тогдашней Европе лучшими мастерами тайной войны. Один из них написал прямо-таки учебник, солидный труд об искусстве тайной войны. Уолсингем его старательно изучил, как и книгу Николо Макиавелли «Государь».

Так что Уолсингем оказался на своем месте и долгие годы был одним из доверенных лиц Елизаветы, за смуглый цвет кожи прозвавшей его Мавром и Эфиопом. Второе прозвище Уолсингем как-то раз шутливо обыграл, сказав королеве:

– На моей родине, в Эфиопии, есть строгие законы, предписывающие говорить государям правду, даже если она им не нравится…

Уолсингем набросил на Европу густую сеть агентов, внедрявшихся и в тамошние придворные круги, и в эмигрантские католические центры. Англия была буквально наводнена его контрразведчиками и агентами политического сыска, бравшими «под колпак» любого иностранца и усердно выискивавшими заговоры и мятежи. Одного такого агента, некоего Томаса Даути, Уолсингем на всякий случай пристроил к Френсису Дрейку, тогда еще не сэру, на борт «Золотой лани». Дрейк его каким-то образом раскрыл – и повесил на американском берегу, обвинив в мятеже, неподчинении и чернокнижии, посредством которого Даути наслал на английские корабли бурю (последнее обвинение, для нас экзотическое, в те времена было делом житейским не в одной европейской стране).