Паруса над океаном

Европейские военачальники нынешних армий к своему личному составу относятся из рук вон плохо, и это – мягко выражаясь. С появлением в войсках новых средств уничтожения ближнего, эффективных даже в руках необученного простолюдина, тысячные армии профессионалов сменились на многотысячные толпы вчерашних мужиков. Их поставили в строй, как пушечное мясо, собирающее стрелы, пики, пули и шрапнель противника, это давало возможность небольшой группе настоящих воинов решить боевую задачу. А те, которые оставались в живых, ценой своей крови получали малую толику опыта и поднимались над вновь призванным мясом на одну ступеньку вверх.

В условиях дефицита адекватного населения в своей армии такое расточительное отношение к живой силе я позволить себе никак не мог. И совсем не потому, что у меня еще не было миллионов баб, которые нарожают миллионы мальчишек, а потому, что строить армию решил на строго профессиональной основе. Ибо известно еще со времен Древнего Рима, что даже без использования новых вооружений центурия[31] легионеров эффективней тысячного ополчения. А воевать мне придется много.

Однако давно известно и не мной придумано, что абы кого под ружье не поставишь, так как на принятие личного душевного решения пойти в атаку, столкнуться с врагом лицом к лицу способен только каждый двадцатый боец из числа личного состава. Остальные бредут в атаку непослушными ногами, как бараны на заклание, и даже если стреляют, то не в противника-человека, а куда-нибудь в сторону.

Ну привык мужик генетически за тысячелетия, что не положено ему умирать, а положено землю пахать и воина кормить. А вот воспитанный поколениями воин генетически готов и убивать и умирать.

В моей армии не было и никогда не будет мужиков, имелись опытные воины, обученные сражаться с детства. Ими оказались не только выходцы из казачьих семей, но и выходцы из семей местных воинственных аборигенов. Но беда состояла в том, что предки учили их совсем иначе, чем требовали наши нынешние вооружение и оснащение. Поэтому в походе и на привалах выкраивал свободные минуты, чтобы в который раз попытаться вдолбить в головы офицеров и сержантов, каковы тактические приемы и действия подразделений в наступательном, оборонительном бою, действия на марше, а также тактика диверсионно-партизанских действий. Времени с ними проводил много, а они в свою очередь подобные тактические занятия проводили уже со своими командирами подразделений.

Если с кадровыми воинами все было ясно, то нельзя сказать, что у нашего казацкого контингента учеба шла легко, у них вольница с детства в крови. Но прошли они со мной сложный боевой путь и остались живы, озолотились в прямом смысле этого слова, и в конце концов их именами стали называть целые города. Поэтому скрепя сердце слушались беспрекословно, мой авторитет для них стал непререкаемым.

С новобранцами тоже даром времени не теряли. Сержанты и офицеры гоняли их безбожно и на марше и на привале, но никто не роптал. Правда, некоторые сложности возникли с обучением славянскому языку, которое проводилось по уже отработанной схеме. Если бывшим агадирским рабам – испанцам, каталонцам, итальянцам, грекам, голландцам и прочим европейским народностям – сия премудрость давалась сравнительно легко, и многие из них сейчас могли более-менее внятно изъясняться, то проблемы аборигенов имели в том числе и лингвистический характер. Переходить с тонально-пощелкивающей речи на русский язык было исключительно нелегко, уж это-то я понимал. Но подвижки имелись, и в том, что через пару месяцев они сносно научатся общаться на государственном языке, нисколько не сомневался. По крайней мере, в уставных командах черные не путались уже сейчас.

Нет, местных аборигенов, как воинов, на одну чашу весов с потомственными казаками даже ставить не собирался, но прекрасно знал, что из бесстрашных и дисциплинированных бойцов получатся отличные ударно-штурмовые подразделения. Именно в таком качестве они мне и были нужны.

– Сир, смотрите, – подбежал ко мне Николай Карбыш, один из наших рудознатцев, и протянул кусок самого настоящего каменного угля. – Здесь весь холм угольный.

Выхватив из сумки подзорную трубу, взобрался на вершину холма и осмотрел окрестности. Внизу раскинулась просторная долина, которую разрезала неширокая стремительная река. Ее воды перекатывались через валуны бурого цвета. «Хромистый железняк», – подумалось мне.

Да, это именно то самое место, холмы которого с этой стороны реки наполняли сотни миллионов тонн коксующегося угля. Земли через реку – сплошной хромистый железняк, а километрах в десяти выше по течению залегал известняк. Ну а русло и берега самой реки были забиты золотом. Оно, правда, тут с высоким содержанием серебра, но ничего, как раз то, что государству сегодня нужно.