Паруса над волнами

А команда моет палубу. Моет не просто, поливая ее водой и протирая швабрами. Нет. Это не настоящая приборка. Палуба «святокаменится». Есть такое выражение на английском сленге — морском жаргоне — «ту холи стоун зе дек». По мокрой, посыпанной речным песком палубе четверо матросов таскают за веревки плоскую плиту песчаника килограммов полтораста весом. Палуба шлифуется, как дорогое дерево. Потом ей дают просохнуть и, выбрав солнечный день, пропитывают льняным маслом с березовым дегтем. Потом снова «святокаменят» и, окончательно оттертую, покрывают специальным прозрачным лаком. Обычно два месяца уходит на эту бессмысленную работу. До первой погрузки в каком-нибудь африканском или индонезийском порту… Недаром матросы боятся наниматься на слишком чистые и красивые американские корабли.

Галеты осточертели. Крупа, которой заправляют супы, пахнет кошкой и крысами. Вода теплая и отдает болотом, даже кофе не отбивает ее затхлый вкус. И солонина, которую нужно вымачивать сутки, прежде чем она станет годной для кухни. Но американские матросы ко всему привыкли, их ничем не удивишь. Все-таки в море лучше, чем бродяжить по улицам Бостона или Уилмингтона.

Миновали тропики и вошли в полосу «ревущих сороковых».

Снова дожди, «бравые весты», никогда не просыхающая толком одежда, каменные кулаки Нормана или его помощника Карлсона…

Люди озверели от тупой работы, устали от однообразной пищи, приходят в ярость из-за пустяка…

Сотый день в море.

Все ждут благословенного Сиднея, порта назначения.

Там можно будет поговорить с капитаном на другом языке.

И вот наконец зеленые и желтые берега пятого континента, розовые утренние туманы Сиднея.

Утром, перед разгрузкой, команда вызвала на палубу капитана.

Норман выслушал все претензии, попыхивая сигарой. Ничего не ответил.

Матросы разошлись, улеглись в кубрики на койки. На работу никто не вышел. Явившегося увещевать Карлсона выбросили из кубрика.

Через пять минут на фалах бизань-мачты взвился флажный сигнал: «На корабле бунт».

Еще через несколько минут на борт ворвалась полиция.

Арестовали всех, надели наручники, дубинками погнали на пристань.

Суд был короток. Никаких объяснений никто не выслушивал. Магистрат города Сиднея постановил: команду барка в полном составе препроводить в тюрьму на все время стоянки в порту судна. Когда «Карлтон» разгрузится и вновь погрузится, доставить команду на борт для окончания подписанного ею трехлетнего контракта. Полиции проследить за выходом судна в море.

Американский консул возражений против приговора австралийских властей не имел…

Так поступали многие капитаны, не только американские.

Семь дней тюрьмы.

Неожиданно всех освобождают и ведут в предстартовую контору.

— Желаете ли вы получить расчет в Сиднее?

— Да! — ревут уставшие моряки.

— Все так думают?

— Все!!

— Получите.

За вычетом судебных издержек каждый из команды за четыре с половиной месяца каторги на «Карлтоне» получил по нескольку шиллингов…

Снова Дмитрий без работы. Снова ночевки в городском парке. Снова вечный вопрос: «А что завтра?»

Подвернулось местечко помощника маляра.

Два месяца с кистями и красками по пригородам Сиднея.

А потом вдруг красивый фрегат «Армида» и почти земляк — капитан-югослав, далматинец Петр Доминик Цар. Дмитрий случайно встретил его в порту.

Это был славный капитан, исключение из капитанской породы. Он никогда не заставлял команду работать без надобности. Никогда никого не оскорблял. Всех матросов называл по именам. Прислушивался к мнениям команды. Прекрасно кормил. Заботливо относился к больным. Любил скоротать вечерок с матросами на полубаке.

Из Австралии «Армида» пошла в Батавию, потом через Зондский пролив до мыса Доброй Надежды, обогнула Африку, миновала Мадейру, зашла в Лиссабон и кончила рейс свой в Гриноке.

Здесь Дмитрий получил расчет: 20 фунтов стерлингов. Это были немалые деньги, и он решил, что если теперь не вернется в Россию, то такой случай не скоро представится. К тому времени ему было уже девятнадцать лет, и пора было готовиться к экзамену на штурмана.

20 февраля 1886 года он приехал в Петербург к матери, которую не видел четыре года…

Мать, встречавшая его в порту, обняла за плечи, прижалась. Не отрывала глаз от бурого, обточенного ветрами лица. Повторяла сквозь слезы:

— Дима, Дима, каким ты стал…

Она разошлась с отчимом, жила теперь в Петербурге, работала в одной из газет.

Дома, за чаем, спросила:

— Останешься или… опять?

— Переведусь в Петербургские классы, получу диплом, а потом — работать, — ответил Дмитрий.

Он уже знал, что корабли — на всю жизнь.

Через два месяца желанный диплом был у него в руках.

Место нашлось в пароходстве А, А. Зевеке, на Волге.

Судно носило название «Колорадо».

Но какое это было судно! Он видел такие в Америке, в Новом Орлеане, на Миссисипи. Там они доживали свой век.