Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека

Затереть и убрать все следы до прихода в порт Владивостока, времени хватит с головой. Самое главное, нет сотовой связи. До Сингапура не было, а после — в редкие минуты, в основном вечером. Идти к тому же добряку-радисту нет никакого резона: где у тебя уверенность, что он не в доле? Или вообще капитан — это так, для отмазки, а главный совсем не он…

Тут Илья окончательно проснулся. Болело горло, его бил легкий озноб. «Зачем я посвятил в свое дурацкое расследование Серого?» — корил он себя. Хотя он прекрасно знал, зачем это сделал: ему уже осточертело нести этот груз одному; тем более Димыч косвенно, конечно же, понимал, после «интересного» инцидента с компом, что корреспондент не просто так на корабле, «семечки пощелкать», что тут во время продвижения к родному Владивостоку творится какая-то нелицеприятная история. История со многими неизвестными. И надо играть на опережение, но с кем и, главное, как играть?

Единственное, чего Илья не мог предвидеть, — что Серый сам отправится проверять его версию, при этом, не посвятив его в детали собственного расследования. И конечно, он не мог знать, что Серому в данную минуту угрожает смертельная опасность.

Спаситель

Если ты и далек от Господа нашего,

Но Он-то то всегда рядом с тобой.

Просто ты этого пока не понимаешь…

Динь, как и все вьетнамцы в массе своей, был невысок ростом, худощав и смуглокож. Но, что сильно отличало его от соплеменников, у него были светлые волосы и курносый, хотя и довольно длинный нос. Это ему досталось от американского морпеха, переспавшего с его матерью в сайгонском борделе. И имя он получил соответствующее — Динь, что означало «встреча». Видать, свидание было и правду для американского парня и молоденькой вьетнамской блудницы чем-то особенным, так как из борделя он ее вытащил, снял дешевые комнаты в десятом квартале, и они зажили как муж и жена. Он ее звал Тина, потому что это было созвучно ее имени Тиен. И обещал, как закончится война, забрать с собой в Штаты. Но не случилось. Парня убила не пуля, не снаряд, не мина, а желтая лихорадка. Свалила она его быстренько, не желая подождать, когда над ним похлопочут военные эскулапы, и на десятый день гроб, укрытый звездным флагом, с телом морпеха по имени Энтони Уокер Джуниор отправился по воздуху в Колорадо.

Плоду любви Энтони и Тиен было тогда всего восемь месяцев, и насладиться лаской американского папаши он, естественно, не успел. А поскольку последующие три года прошли у него под кроватью или в бамбуковом рундучке, чтобы не мешал маме зарабатывать на пропитание своим телом, он привык быть один. Ощущал он себя одиноким всю сознательную часть своей пятидесятитрехлетней жизни. Он и не знал ничего другого. Оттого что был постоянно один, он практически не научился говорить. Не разучился, а именно не научился. Когда ему хотелось петь, он что-то мычал себе под нос, и этого ему хватало. Иногда, так, для себя, выдавит какую-нибудь фразу: «что-то холодно» или «что-то жарко» — и всё.

На его не очень-то красивом лице, будто вдавленном от удара молотом, застыла выразительная гримаса боли. Она отпечаталась у него на лице с детства, да так и не прошла, не исчезла. Это когда его вместе с матерью били палкой какие-то коммунистические фанатики. Как «американскую подстилку», маму били особенно жестоко. Тиен тогда умерла, и ее тело пролежало рядом с ним несколько дней, а его нашли грязного, голодного, крепко вцепившегося в материнскую холодную руку. Кругом бегали крысы и пищали. Его отправили в детский дом, так как родственников у него не оказалось: всю их деревню сожгли напалмом америкосы со светлыми волосами, такими же светлыми, как у него. Динь не очень жаловал людей, он их боялся. Для него все они были непонятны и, как ему казалось, враждебны. Он не знал, чего от них ждать.

Когда ему исполнилось десять лет, он сбежал из детского дома и поселился на крохотном кусочке островка в дельте Меконга. Жил он тем, что удавалось поймать в воде или на суше. И тут он, который мог быть примером кажущейся медлительности, становился очень даже расторопным и прытким. Ни ящерка, ни лягушка, ни рыбка на перекате ручейка не смогли бы скрыться от его ловких рук.