Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека

«Пижон, всё лирическое настроение испортил!» — огорчился Илья. Он глянул вверх, вспомнил, как Маша, чуть с улыбкой согласившись познакомить его с парусным вооружением «Надежды», рассказывала увлеченно, будто читала поэму, о грот — марселях нижних и верхних, таинственных, по названиям крюйс — брамселях и поэтичных, так ему почему-то чуди лось, грот-бом- и фор-бом-брамселях. Поэтическое настроение куда-то вовсе испарилось. Где-то там, под небе сами, на бом-брам-рее, он должен встретиться с этим Куянцевым. Такая высота и вправду была не его конек. Это не на чердак лазить с балкона, тут в темноте, на скользкой от ночной влажности рее… Представил себя на высоте, и у него от страха зашевели лись волосы на голове. А что с этим придурком на пистолетах стреляться, что ли. Перед глазами услужливо возникла сцена дуэли на Черной речке, Пушкин и Дантес; как они сближаются, как тот урод голландский целится и попадает в наше всё, в нашего Сашу Пушкина. Илья вдруг физически ощутил полет той пули, ему даже хотелось увернуться от нее; он развернулся и побежал по палубе в сторону юта. И вдруг ему показалось, что палуба уходит из-под ног, он еле удержался. День как-то померк. Только сейчас он ощутил, какая смертельная опасность подстерегала его. Куянцев был, конечно, Дантес; он, конечно, Пушкин, наше всё для отечественной журналистики. В роли Черной речки — бом-брам, и название у него какое-то музыкальное, у этого рея, как Брамс… От самого слова «Брамс» веяло таким минором… Если оттуда вниз спланировать, будет не Брамс, а бамс. Высота грот-мачты — около пятидесяти метров; если он сорвется, то… Об этом не хотелось думать.

За ужином он был рассеян, и ему показалось, что все как-то с усмешкой посматривают в его сторону. Будто давным-давно всё знают и о бом-брам-рее, и о тех треволнениях, что терзают его душу.

«Ну, уж нет! — решил он вдруг. — Буду я из-за каждого молокососа-курсантика, возомнившего себя моряком, обросшим ракушками, подвергать свою жизнь опасности! Надо пойти и доложить всё капитану. Или вызвать этого недоноска к учебному помощнику и…» И тут он представил, как этот Куянцев осклабится, скажет: «Товарищ учебный помощник, я пошутил: какие бом-брамселя, мне бы выспаться, как следует…» И потом, проходя мимо, шепнет: «Ну что, обосрался, корреспондентик?»

Аппетит совершенно пропал, и Илья, оставив в тарелке почти всё нетронутым, спустился к себе в каюту.

Илья ворочался в койке и почему-то поминутно смотрел на часы. Время тянулось так медленно, как, наверное, оно может притормаживать, когда ждешь обещанного подарка в детстве или любимую девушку у городских часов.

Без десяти два Илья выполз на верхнюю палубу. «Надежда», романтичная, устремленная вперед, на всех парусах неслась по серебристой морской дорожке в неведомую даль, совсем не подозревая, что сейчас на ней произойдет обыкновенная, банальная потасовка. Ласковый ветерок чуть полоскал кливера. Прохлада еще не наступила, но была необыкновенная свежесть. Казалось, что это не фрегат, а какая-то неведомая сказочная птица, расправив крылья, распушив белые перья, под ярко-желтой луной летит куда-то…

Из темноты проявились четыре тени.

— Корреспондент, молоток, что пришел! — Тень говорила голо сом Куянцева. — Только мы с ребятами посоветовались: рано вато тебя на грот тянуть. Пойдем, на баке покалякаем.

— Это ты группу поддержки прихватил?

— Ты не бойся, — успокоил Илью курсант, — мне помощь не нужна. Это так, зрители.

— Трус ты, Куянцев! Что ж, на бак так на бак. А вы, товарищи курсанты, оставайтесь на своих местах. Мы ненадолго.

Илья решительно схватил за рукав робы оторопевшего на секунду Куянцева.

— Ты руку-то отпусти! — вырвался он, придя в себя.

На баке не было ни души.

Илья, когда война оказывалась неизбежной, становился дерзким, агрессивным и непредсказуемым. Отец его наставлял, когда он был еще худосочным и чуть трусливым десятилетним шкетом: «Если на тебя нападают — иди на таран». Тогда он показал ему пару приемов, которые пригодились потом в его внешкольной пацанской жизни. Это батя записал Илью в седьмом классе в секцию бокса, чтобы он не был слюнтяем и маменькиным сыночком.

Апперкот и тут же удар в район печени — этот прием у Ильи был доведен до автоматизма. И он всегда был благодарен отцу за то, что тот настоял, чтобы он пролил свою кровушку и пот на ринге. Великим боксером он в районе не стал, но те, кто его знал, предпочитали с ним не связываться. В секции бокса будущий повеса приобрел некоторые приемчики, нырки и уходы за спину противника, которыми иногда не без удовольствия пользовался, оставляя противника в дураках. В Ростове, если ты, припозднившись, идешь ночью по Богатяновскому или по Чехова или даже по витринной прилизанной Пушкинской без ножа или не обладаешь определенными навыками рукопашного боя, большая вероятность нарваться на неприятности. В лучшем случае можешь быть просто ограблен, а в худшем еще и избит. Это Ростов-папа.