Парусам нужен ветер

— Да зачем его на кровать?! На печь его! На печь забросим! Ведь он никогда не спал на русской печи!

Какой-то здоровенный дядя взял меня на руки, и я очутился где-то высоко, под самым потолком.

Я лежал на чём-то мягком и мохнатом. У самого моего носа висела целая связка лука. Она шуршала, когда её тронешь рукой, и пахла чем-то хорошим и непонятным.

Здесь было очень тепло, и я развалился, как барин.

Спать мне уже не хотелось, потому что внизу подо мной играли на баяне и плясали.

Вдруг кто-то крикнул:

— Цыганочка!

Я высунулся и посмотрел вниз.

Запела медленная музыка. И тут мой папа вышел на середину комнаты. Все смотрели на него. Я тоже смотрел. Папа был очень серьёзный. Он стоял неподвижно и смотрел на дядю, который играл.

Папа будто дождался чего-то, щёлкнул подмёткой по полу, потом так же щёлкнул другой ногой: чок-чок-чок. И музыка и щелчки становились всё быстрее. Всё быстрее двигались папины ноги. Папа не отставал от музыки, а даже успевал как-то провести ногою по полу, и получалось очень здорово. И когда замелькали папины ноги, папа стал хлопать себя по коленкам и ногам так, будто он пляшет не один, а и ещё кто-то.

Я смотрел и думал: «Вот я живу с папой всю жизнь и даже не знаю, что он так умеет…»

Все сели за стол. Опять стало очень шумно, но тут кто-то запел. Все сразу стихли и прислушались. Запел дядя Павел. Он сидел рядом с моим папой.

Песня была грустной. Я её никогда раньше не слыхал. Такую хорошую песню про степь… как она вся кругом… Как в этой степи умирал ямщик, потому что он замёрз… Как он отдавал товарищу приказ поклониться маме с папой… И про жену тоже… про кольцо… Чтобы товарищ отдал кольцо, и пусть уж она не печалится…

Песню запели все. Её и на улице, наверно, было слышно. Мне тоже очень хотелось запеть, но я не знал всех слов наизусть. А песня была такая хорошая.

И когда я заснул, я увидел во сне ямщика. Я к нему подъехал на лошади, а он лежал и умирал. Он мне стал отдавать приказ, а я ему сказал: «Вы потерпите, товарищ ямщик. Я вас довезу до поликлиники, и там вас вылечат. Там вам обязательно помогут. У нас всем помогают, даже у кого царапина пустяковая. Ну, немножко только потерпите!..» И мы с ним поехали. Я думал, что вот-вот мы с ним доедем, но я его не довёз. Он умер. А я стоял около него, как тот его товарищ, и плакал.

Утром я проснулся, и мне было грустно, потому что я не спас ямщика.

Я спустился по лесенке с печки и вышел на улицу.

Светило солнышко, и птицы пели весёлые песни.

Прямо у меня под ногами бегали цыплята. Пушистые и жёлтые, они катались, как шарики. Они меня совсем не боялись. Только курица громко кудахтала, будто я сейчас за ней погонюсь.

У сарая дедушка Матвей пилил дрова. Я подошёл к нему и увидел, что пила у него была с двумя ручками, а он пилил один. «Шорк-шорк» — делала пила, и жёлтые опилки от дерева сыпались на траву.

— Здравствуйте, дедушка Матвей! — сказал я.

— День добрый! — ответил дедушка. Он даже не посмотрел на меня. Пилит себе и пилит.

Я взялся за ручку пилы.

— Можно, дедушка?

— Давай, только ноги как у меня, вишь? Так и ты вставай. Да рукой в бревно упрись.

Мы стали пилить вдвоём.

Я пилил и смотрел, как пила медленно влезает в бревно, как сыплются опилки. Они пахли лесом.

— Вова, — позвала меня бабушка Дарья, — иди сюды!

— Иди, Вов, зовут тебя, — сказал дедушка. — Я теперь и один управлюсь. Спасибо, помог.

Бабушка Дарья привела меня в дом и дала мне жёлтый кувшинчик.

— Пей, Вова, молоко топлёное, — сказала она.

Я посмотрел на коричневую пенку и стал пить. Молоко было вкусное. Я такого ещё никогда не пил.

— Спасибо, бабушка Дарья, вкусно очень!

— Ты губы-то оближи, а то прямо усатый, как таракан, — улыбнулась бабушка.

— Это вам корова такое молоко даёт? — спросил я.

— Ко-ро-ва… А то кто же?

— А как её звать?

— Милкой кличут.

— А она у вас дома?

— Сегодня дома — не в стаде. Пастух у нас заболел.

— А можно мне её посмотреть?

— Иди в хлев, я тебе дверь-то отопру. Посмотришь.

Бабушка открыла хлев. Там было темно, как в сенях. Я не сразу увидел Милку. Она стояла и жевала сено. Я подошёл к Милке поближе и положил руку на Милкин бочок. Он был тёплый и мягкий от шерсти. Милка махнула хвостом и посмотрела на меня. Глаза у неё были тёмные и большие. И ещё очень умные. Она будто хотела сказать: «Ты уж мне не мешай. Ладно?» Милка вздохнула, отвернулась от меня и опять стала жевать своё сено, потому что ей надо было делать для людей молоко.

После завтрака за нами заехал дядя Павел на своём самосвале. Я сел в кабину, а папа с дядей Ренатом забрались в кузов. Мы поехали на одно лесное озеро к бобровым хаткам. Это такие домики, в которых живут бобры. Они их сами строят. Дядя Ренат обещал нам показать даже бобровые плотины.

— Я вас только до развилки довезу, а там пешком доберётесь, — сказал мне дядя Павел.

Машина поднялась на гору и остановилась.

— Смотри, Вовка, вон наша деревня. Пяльцы. Вся как на ладошке! Здорово?!

— Здорово! А вон дом дедушки Матвея!

— Узнал?! Ну-ка, Вовка, у тебя глаз зорче. Глянь-ка, не грозит мне там дед Матвей кулаком?..

Я засмеялся.