Пасадена

Линда вернулась к себе, но у нее было всего несколько минут, чтобы переодеться и бежать обратно в кухню. Уиллис ничего не трогал — или?.. Если трогал, то аккуратно поставил на место — но она чувствовала его присутствие; в воздухе, над кроватью, висело какое-то беспокойство, оттого что он дышал здесь. Линда ожидала, что увидит отпечатки его пальцев на серебряной ручке щетки или на ручном зеркале, но не увидела ничего. Чего же он хотел? Если бы коралловая подвеска была не на ней, он точно подержал бы ее в ладони — это она очень легко себе представила. И тут она увидела маленькую шляпку, которую купила, когда уезжала в Пасадену. Она лежала на гнутом стуле и казалась какой-то другой, перетянутой по-новому, а на ленте, где когда-то крепилось белоснежное орлиное перо, теперь красовалось вощеное перо беркута. Откуда об этом узнал Уиллис? Кто ему рассказал?

Но Уиллис и не знал об этом. Знала Роза.

Вскоре над долиной занялась заря, воздух стал чистым как стекло. Линда смыла масло с рук и лица и вернулась в дом для работников. В первый раз, усталая, разбитая, она чувствовала, до чего ей обидно.

Она сделала кофе, сварила овсянку, напекла лепешек и стала ждать, когда разгорится неяркая зимняя заря. Утреннее небо было почти бесцветным, солнце светило тускло, но кустарник на склонах холмов уже зеленел свежими побегами, листьями и почками. Ранние дожди вымыли, вычистили кусты и дубы, и все, кроме апельсиновых деревьев, выглядело так, как будто только что появилось из земли, приветствуя первый день весны. Но ничего не шевелилось, только листья кофейных деревьев тихонько подрагивали; в природе было тихо.

Линда ходила по коридору дома для работников. Из комнаты, где жили Хертс со Слаем, раздавался мерный храп. Она подошла к двери Брудера, но ничего не услышала и повернулась, чтобы идти обратно в кухню.

— Меня ищешь? — спросил Брудер, рывком открывая дверь.

Она ответила, что хотела проверить, проснулся ли он.

— Я кофе уже…

Он пил кофе у сырого стола снаружи.

— Сегодня выходной, — сказал он. — Ребята отдыхают. Несколько часов еще будут дрыхнуть.

Ей нужно было поговорить с ним, но она не могла подобрать нужных слов. Линда знала: ему кажется, будто бы она предала его, но это было не так. Как объяснить это, пусть даже и себе самой? Может ли сердце любить двоих разом? Может ли мужчина показаться красавцем ночью и чудовищем при свете дня?

— Он прямо привязался ко мне: пойдем да пойдем, побудете с нами, — нерешительно начала она. — Я же на них работаю. Как можно было отказаться? А я собиралась к тебе…

— Кажется одно, а на самом деле все совсем другое. Не надо тебе его слушать. Сегодня же вечером можешь перейти обратно в дом для работников.

— Тебе легко говорить. Хочешь — уйдешь, хочешь — придешь, работу найдешь, и Уиллис тебя слушает, потому что… потому…

— Почему же это?

Она стала в тупик; почему Уиллис слушает Брудера, Линда не знала. Она хотела сказать — потому, что он настоящий мужчина, но она знала, что дело не только в этом. Было похоже, что между ними какие-то свои, старые счеты.

Брудер сказал:

— Я попросил тебя приехать в Пасадену, чтобы быть со мной.

— Теперь это не так просто, — ответила она, придвинулась к нему, и ее рука чуть заметно задрожала.

— Зачем ты на него время тратишь? — спросил он.

— Я у него работаю.

— Не у него, а у меня.

Наступало утро; она разглядела его покрасневшие глаза и веки, сине-серые от усталости. Она думала, что бы ей сказать, но чувства переполняли ее, где-то в груди тугим клубком закручивалась ярость — да когда же придет тот день, когда ей не надо будет ни на кого работать? Если Брудер обвиняет ее, значит, он ничего не знает о той судьбе, с которой она вела бесконечную войну. Наконец она сказала:

— Роза тебя любит; ты это прекрасно знаешь, так ведь?

— Глупая ты. Роза тут ни при чем.

Линда ответила, что нисколечко ему не верит и что время покажет («Правда ведь, Брудер?»), расплакалась, рассердилась на себя за эту слабость, потому что ей нравилось считать себя девушкой, которая не знает, что такое слезы; но глаза у нее оказались на мокром месте, по щекам ручьями лились слезы, и нужно было как следует вытереть лицо. В кармане у нее оказался платочек, вышитый Эсперансой, тот самый, о котором она просила: «Ты уж покажи его Уиллису, скажи, что это я. Покажешь, а, Линда?» Но Линда совсем забыла о рукоделии Эсперансы, Уиллис так его и не увидел, и теперь она начала вытирать слезы маленьким белым хлопчатобумажным квадратиком, на котором был вышит весело плескавшийся горбатый кит.