Пасадена

Она попробовала сама взгромоздить емкость на спину, но перевернулась и упала. Во второй раз она присела, продела руки в лямки и медленно поднялась на ноги. Покрытая слоем металла, полная емкость оказалась тяжелее рюкзака с кирпичами, и Линди сгибалась так, что почти доставала носом ботинки. Она подумала было, не предоставить ли опыление Хертсу со Слаем, но бегать от работы ей вовсе не хотелось. Линди пошла обратно к мавзолею, и каждый шаг выходил тяжелым, неуклюжим, давался с болью. Теперь уже у нее горел лоб, от маслянистой пленки становилось еще жарче, кожа сначала порозовела, потом покраснела. Казалось, что в долине не оставалось и глотка свежего воздуха, что он так и останется влажным, ядовитым до самой зимы, пока не польют дожди и не очистят все кругом.

Прислоняя лестницу к следующему дереву, Линди поняла, что Брудер приезжал в Пасадену вовсе не из-за нее. Он мог бы уехать из Пасадены, обосноваться в «Гнездовье кондора», и она никогда бы его больше не увидела. Линди открыла кран, выпустила керосин и остановилась на верху лестницы, переводя дыхание. Как он там сказал? «Ты сама это выбрала, Линда». Она твердила себе, что он не так понял: может, это и выглядело как выбор, а на самом деле было неизбежно. Она знала, и даже тогда, что первый приступ начнется на рассвете. Скоро ее затрясет и она покроется холодными бусинами пота. Это ее не пугало; она знала, что так будет. Разум ее помутится, в глазах потемнеет, застучат зубы, вся она станет мокрой, потные волосы прилипнут к шее. Она переждет приступ, будет почти в горячке, и Роза будет протирать ей лоб льдом. Через закрытую дверь она крикнет Уиллису: «Все в порядке, иди ложись». Роза скажет Лолли, что Линди хочет побыть одна. Линди знала, что нрав у Зиглинды потверже, чем у других; она может колотить в дверь, пинать ее ногами, наваливаться всем телом, пока мамочка ее не пустит. Зиглинда будет ругать Линди за то, что она от нее заперлась, но Линди, пылая в ледяной лихорадке, ответит ей лишь стонами, а когда над залитой керосином долиной займется рассвет, приступ начнет ослабевать и щеки Линди снова станут желтоваторозовыми. Она уже настроилась на то, чтобы вынести двенадцать таких приступов и только потом попросить у доктора хинин. Ей хотелось вернуться к Фримену и спросить: «Я сделала все, что вы мне велели. Теперь я здорова?» Она думала, что впереди у нее долгое будущее, и теперь верила в это еще крепче.

Сидя на апельсиновом дереве, Линди спросила саму себя, может ли она умереть, и твердо ответила: «Нет!» Она думала об этом, не допускала никакого другого ответа и была в этом совершенно уверена; она, Линди Пур, больше никогда не задаст себе этот вопрос. Она не испытывала страха: ей было свойственно не замечать самые явные признаки очевидного. Она навела раструб, опылила второе дерево, перетащила лестницу еще четыре или пять раз. Когда Линди опыляла третье дерево, вернулся Уиллис, толкая перед собой тачку с бочками. Он крикнул Хертсу, чтобы тот слез со своего дерева и помог ему. Когда Хертс снял опылитель, на плечах у него остались красные, узкие, точно ремни, следы. Он даже не посмотрел на них, только помог Уиллису снять бочку и подкатить ее к дереву. В бочках оказалась вода и толстый слой керосина; Уиллис перемешал их черенком швабры, потом слил на землю.

— Если уж и это не убьет проклятых червей, то просто не знаю, что делать, — сказал он.

Они с Хертсом принялись выливать смесь из бочек, и Уиллис все ворчал на проклятых нематод, на этих чертовых червей, которые приползли, верно, из самой преисподней! Он сгибался, разгибался, весь покраснел, и Линди все следила за ним с верхушки дерева. За пять лет их брака кожа у него на шее загрубела, а волосы стали жесткими как проволока. Он стал еще тоньше в поясе, еще не помягчел, хотя уже был на пути к этому, и если заседания городского комитета по проведению конкурсов красоты не вынуждали его уезжать с ранчо, то целые дни проходили за покером. Иногда, если Уиллис был сердит на Линди, то спрашивал: «Господи боже мой, ты что, меня больше не любишь?» Он загрубел местами, точно так же как твердели шарики у нее на теле, и оба чувствовали, как между ними нарастают трения, как уже поднимается первый тревожный дымок. Когда ему бывало интересно, он становился ласков с Зиглиндой. Иногда, по временам, Линди смотрела на Уиллиса и думала, что скоро его здесь не будет — не в том смысле, что он умрет, а в том, что уедет куда-нибудь далеко, — и она больше не будет миссис Пур; она не цеплялась за это имя, никогда нарочно не заговаривала об этом, но такая вероятность всегда существовала: так непременно счастливый случай встречается на пути каждого человека.

— Помочь тебе с лестницей? — спросил Уиллис. Он взял лестницу, установил у другого дерева, но тут заметил: — У тебя усталый вид. Наверное, пора отдохнуть.