День был жаркий, небо ясное, Линди велела дочери надеть шляпу, а сама затянула на голове платок и почувствовала, как узел сжал ей горло. Каждый приступ было все труднее переносить — губы синели, ледяной пот ручьем лился на кровать, мокрые руки рвали тонкую персиковую ткань полога. Роза давала ей лед и обмахивала веером Лолли, сделанным из павлиньих перьев. Она открывала окно, чтобы морской бриз остужал тело Линди, пока та не начинала кричать на Розу, чтобы та закрыла окно, потому что она страшно замерзла; так продолжалось по нескольку часов — Роза то заворачивала Линди в одеяло, чтобы та как следует пропотела, то раскутывала, когда у нее начинали потеть руки. Линди смутно помнила, что с ней происходило в это время; ей представлялся какой-то скрытый огонь, наподобие пожара в шахте; она понимала, что это было ужасно — об этом напоминали дрожь и усталость в теле, — но она совершенно не помнила, как все это выносила. Она припоминала, что разговаривала с Розой, но, когда приступ проходил, не могла сказать, о чем они говорили. Как-то, между вторым и третьим приступом, Роза обронила: «До сих пор не понимаю, почему ты ему ничего не сказала?» Линди озадаченно посмотрела на нее и спросила: «Ему? Что? Кому — ему?» В другой раз, когда Роза помогала Линди войти в ванную: «Он ведь любил тебя, Линди». Линди приходила в себя после приступа и почти час просидела в теплой, приятной воде. Когда она вышла из ванны и Роза накинула на нее полотенце, Линди уточнила: «Кто меня любил?»
По ночам, когда в голове было ясно, а луна светила так, что можно было читать, Линди переживала, не слишком ли много рассказала она Розе; приступ как будто открывал ее сердце, запертое на крепкий замок. За много лет Линди поняла, что ее дом умеет говорить почти как живое существо — окна были глазами, дверные проемы — ушами, отопление — ртом. Он делился секретами со своими обитателями так же легко, как морской ветерок, который залетал через дверь. Линди больше не верила, что это Роза предала ее; она жалела, что не стала доверять ей гораздо раньше. А вот дом мог предать — стены как будто читали ее мысли и передавали их Уиллису. А еще Линди прекрасно понимала, что ее лицо, освещенное памятью и чувствами, — это ее самый вероломный предатель.
Когда Роза говорила о Линди с только что принятой на работу девушкой, она предупреждала молодую горничную о неожиданных переменах настроения миссис Пур, особенно о внезапных припадках ярости.
— Как только заметишь, что шея у нее начинает краснеть, сразу беги из комнаты, наври, что кран течет или утюг оставила, или еще что-нибудь придумай, только дуй скорее! — говорила она.
Роза предупреждала всех девушек, чтобы они не ходили мимо двери Линди, когда она лежит в постели. «Даже на цыпочках, ни в коем случае! Найди другую дорогу».
Когда девушки, любившие сплетни не меньше вишневых карамелек, спрашивали, что же такое с миссис Пур, Роза отделывалась коротким: «Сердечный приступ». Девушки, зажав в руке опахала для пыли, качали головами и вздыхали, потому что эта беда была им хорошо понятна: матери, сестры, жертвы расстроившихся помолвок, у каждой была своя рана в сердце. Но, несмотря на такие примеры, каждая девушка верила, что ее минует эта жестокая судьба; ведь с чего бы это она — с ярко-красными губами, черными, как бархат, волосами, талией в двадцать дюймов — стала повторять эту извечную женскую ошибку? Судьба была против нее, но она все равно должна была победить («уж я-то точно!»), и Линди знала, что каждая девушка думает именно так и, когда приносит Линди подогретое молоко, еле удерживается, чтобы не произнести эти слова. «Я выйду замуж или по любви, или тогда уж не выйду совсем», — заявила Розе одна из самых молодых девушек. Ее звали Антония, она заплетала волосы в длинную косу и только недавно потеряла место в гостинице «Хантингтон» — там она натирала полы в бальном зале; события вроде балов дебютанток, полуночных ужинов и вечеринок, на которые приходила почти тысяча гостей во фраках и вечерних платьях, были теперь реже, чем полнолуние. «Со мной такого точно не будет», — сказала Антония, покачивая головой. Но Роза завела девушку в прачечную и сказала: «Она тоже так думала».