Пашка из Медвежьего лога

Осторожно поворачиваю туда голову и тоже немею: на кромке болота, в прозрачном клочке тумана вырисовывается силуэт рыжего козла. Он весь насторожен, в страхе пялит на нас свои огромные черные глаза, готовый вмиг броситься наутек.

— Да это Борька. Боренька! Боря! — протяжно кричит Пашка, выходя из-за лиственницы и протягивая руки.

Козел удивленно вскидывает голову, на миг замирает, затем крутит рогастой головой, нюхает ветерок, налетающий от нас, и наконец осторожно вышагивает вперед.

Вот так встреча!

Козел узнает Пашку, прибавляет шаг, налетает на него, тычет влажной от росы мордой то в один, то в другой карман. Парнишка выворачивает их и, приседая, шепчет ему на ухо:

— Знал бы, что встретимся, принес бы что-нибудь тебя попотчевать.

Но Борька подвергает Пашку более тщательному обыску: засовывает свой нос под телогрейку, сбивает шапку, облизывает лицо. Потом, точно за какую-то провинность, бьет изо всей силы лбом в бок. Пашка податливо валится на землю, хохочет во весь рот…

Я подхожу ближе. Мне тоже хочется, чтобы Борька толкнул меня, хочется тоже упасть и хохотать вместе с Пашкой…

На болото падает первый луч восхода. Борьку охватывает беспокойство: он долго щурится на выглянувший край солнца, будто что-то вспоминает, и внезапно покидает нас.

Пашка вскакивает. Мы смотрим Борьке вслед. Огромными прыжками несется козел по мелким болотам, подбрасывая высоко зад с белым фартучком и поднимая столб брызг.

Все дальше и дальше уходит он в синеву тихих болот и там, за лесом, исчезает.

Далеко он заходит в своих ночных прогулках!

— Домой спешит, — улыбаясь, говорит Пашка, — не хочется ему виниться перед теткой Марфой да перед Петькой.

— Сколько же километров до Марфиного зимовья? Пашка пропускает мимо ушей мой вопрос: у него свои думки.

— Мне бы Борькины ноги…

— Что бы ты делал?

— Всю землю обежал…

— Так без остановки и обежал?

Он с серьезным видом поворачивается ко мне.

— В Индии бы задержался. — Глаза его сияют несбыточной мечтой.

— Почему обязательно в Индии?

— Из-за слонов, — живо поясняет он. — Недавно идем мы с дедушкой по джунглям. Лес густющий, обезьян видимо-невидимо. Гляжу, выбегает слон — и на дедушку. Схватил я его за хвост, а он все прет. Я и потянул изо всех сил: шкура с хвостом в руках осталась, а слон убежал.

— Ну и фантазер же ты, Пашка!

— Да ведь это во сне! Ей-богу, во сне. А то как-то львов видел…

— Ну как-нибудь расскажешь потом. А теперь пошли на стоянку. День начался, а мы еще на болотах…

Гурьяныч за утро хорошо поработал: срубил лиственницы на крыше избушки, заколотил в ней окна, двери, подпер двумя столбами покосившуюся стену, убрал мусор. «Вот это настоящий хозяин пришел в тайгу», — подумал я с гордостью за старика.

Увидев нас, не спеша снял котелок, стал раскладывать по чашкам гусятину. Мы с Пашкой набросились на еду. Старик дождался, когда у нас прошел первый приступ голода, спросил:

— Приходил зверь?

— Здоровущий!.. — отвечает парнишка, запихивая в рот кусок хлеба.

— Значит, пофартило. Какой-то сохатый тут еще живет.

— И Борьку видели.

Старик пронизывает внука недоверчивым взглядом.

— Неужто, шельмец, сюда прибегал? А впрочем, до Марфиного зимовья, ежли напрямик срезать, не так уж далеко. Узнал?

— Как же, узнал, сразу начал по карманам шарить.

— Ишь ты, баловник, — душевно отозвался Гурьяныч. — Даром что зверь, а умственно понимает человеческую ласку. Не шкодили бы мы в тайге, уняли бы свою жадность, смотри, как звери расплодились бы. Приволье им тут какое! И корма сколько хошь. Вот об чем тебе, Пашка, думать надо.

ПРОВОДНИК ДУЛУУ

Солнце заглянуло в лощину. В лесу, прохваченном ночной сыростью, еще лежали густые тени, а мы уже пробирались по чаще все в том же северо-восточном направлении.

Белый холодный туман сползал по лезвиям отрогов и таял: к ведру. Под ласковыми лучами солнца тайга наполнялась неукротимой жизнью. Все живое торжествовало, и каждое существо на свой лад славило наступающий день. Но вот раздался какой-то загадочный звук. Все прислушались. Кто-то в чаще то свистнет, то будто стукнет в сушину, то забулькает, точно полощет горло. Звуки чередовались, звучали то громче, то нежнее, тише и вдруг полились звонкой трелью. Все замерло вокруг. Никто не смел перебивать лесного певца… Гурьяныч стащил с мокрой головы шапку и, прижав ее обеими руками к груди, слушал улыбаясь. А Пашка стоял рядом, зажмурив глаза… Я тоже с наслаждением вслушивался, пытаясь угадать, кто поет.

— Варакушка! — шепнул старик, заметив мой вопросительный взгляд.

Я готов был провалиться со стыда — не узнал знаменитого стоголосого лесного музыканта, который слагает свои песни из песен всех лесных птиц, повторяет разнообразные звуки окружающей природы и выводит свои трели с таким мастерством, что, пожалуй, и соловей позавидует. Услышит песню пеночки и мигом включит ее в свою симфонию, а в нее вставит один-два звука из трели дрозда или крика желны. Словом, варакушка — выдающийся пернатый композитор, и слушать его — одно наслаждение.