Паштет

Игрок кивнул, мимолетно усмехнувшись, потом протянул неожиданно тяжелый маленький мешочек из холстины. Заглянул туда, там, сверкая блестящими поверхностями — срезами, лежали кусочки металла. Не сразу и понял, что свинец это.

— Нарубил ночью тебе картечи, как старина и велел. Держи.

— Это правда, что запрещено у вас такое? — спросил Паша, запихивая тяжелючий подарок в сумку, куда еще вчера сложил и порох и инструменты и драгоценные капсюля. Хассе посоветовал — он ожидал, что сегодня не будет времени болтаться в обоз и обратно, тартары сегодня сыграют в полную силу, тем более, что их командующий очень неосторожно вляпался вчера, попав к московитам в плен. Хан своего родича будет выручать. Осаду держать неинтересно, когда Москва ждет турецкую власть над этими землями.

— Капитан еще по-писаному зачитывал, а я все запомнил — сказал Гриммельсбахер и с важным видом заунывно продекламировал: "Когда же солдат стреляет пулей, железной или оловянной, залитой в сало, жеваной или рубленой, или разрезанной на 4 части, то ему не должно даваться никакой пощады. Всякий, кто стреляет из нарезного ствола или французской фузеи, тем самым уже лишается права на пощаду, а также те, кто стреляет железными четырёхугольными, квадратными или иными картечинами. либо пулями с зазубринами, или носит волнистые шпаги — повинны смерти".

— Мда. Ну да снявши голову по волосам не плачут — резонно ответил Паштет, прикинув, что участь при проигрыше будет все равно куда как печальной и быть гребцом на галерах, если очень повезет — та еще радость. Всегда задавался вопросом, глядя на этих гребцов в фильмах — как они и куда гадили, если были прикованы к веслам? В общем — на галеры не хотелось.

Рядом скрипели колеса — немцы и стрельцы вручную выкатывали телеги из обоза, из центра лагеря, ставили их вплотную дружка к дружке. Понятно — делают запасную линию обороны, если тартары ворвутся за щиты. Не вагенбург, но зацепиться есть за что и не получится у кочевников сразу разлиться потоком, ударяя в спину стоящим слева и справа от места прорыва.

Гриммельсбахер залихватски высморкался на землю черными соплями, вытер нос.

Потом велел поссать в странноватое корытце, поодаль от пушки, оказалось — ногайский халат ватный хитро уложенный.

— Это еще зачем? — удивился Паша.

— Остужать пушку. Воды нет, уксуса нет, придется этой мокрядью. Венецианцы и флорентийцы губками смоченными остужают, но у нас губок тут нету.

— Вонять же будет как в аду! — заявил было попаданец, но понял, что сморозил глупость. В осажденном лагере и так вони хватало — хотя московиты и нарыли рвов для туалетных дел, это не мешало запахам распространяться, уже смердели на жаре трупы, которых навалено было изрядно и с той и с этой стороны, и гарью несло и порохом воняло сгоревшим.

Игрок иронично пожал плечами. Его нос был явно из железа.

Вместо умывания и завтрака Паштету пришлось еще оказать медицинскую помощь пятерым компаньонам, которые получили вчера раны. Трем помочь было вроде нечем, только надеяться, что здоровенные раны затянутся сами, одному дал витаминки, потому как камарад уже и так на ладан дышал, подумал, дал всем противовоспалительное и обезбаливающее. Минус десять таблеток…

Поперевязывал, под внимательным взглядом вездесущего Маннергейма. Вид раненых испортил настроение еще сильнее, хотя и знаком был с ними мало, просто даже оттого, что непроизвольно представил себя на их месте — и ужаснулся. Получить резано-рубленную рану в таком месте и в такое время, лежать беспомощным кульком было страшнее, чем драться. Впрочем, тем недоумкам, что всю ночь выли, стонали и хрипели в поле по ту сторону оборонительных щитов пришлось, наверное, еще хуже. Непохоже, что их кто-то искал и уносил с места брани.

— Что, господин Пауль, не получится нас угостить пивом? — спросил один из покалеченных наемников, бледный настолько, что сивые усишки и бороденка казались приклеенными к бумаге, натянутой на череп. Только глаза живые.

— Посмотрим, есть шанс, что мы еще стукнемся чарками — ответил максимально бодро Паштет, помнивший, что врач — это от слова "врать". Странно, но раненый определенно оживился, вроде даже повеселел немножко и чуточку порозовел.

— Масла нету у меня — хмуро заявил квартирмейстер, словно опережая просьбы лекаря-самозванца.

— Это зачем? — удивился Паштет.

Прохвост в свою очередь захлопал в изумлении глазами, потом уверенно ответил:

— Сегодня пойдут в бой их мушкетеры, будут у наших раны пулями и жеребьями. Надо их заливать кипящим маслом, чтобы не было свинцового отравления — странно глядя на него, ответил швед. Ну не совсем швед, или точнее — совсем не швед. Дедушка Маннергейма был немецким наемником, который после очередной войнушки остался жить в Шведском королевстве, а сынок от бедности отправился искать свою долю. Вот и оказался в Московии.