Паштет из соловьиных язычков

– И что дальше? – не отставал Марк, возбужденно крутя древко секиры в пальцах, отчего остро отточенное лезвие начало при вращении издавать свистящий звук.

– А что может быть дальше?! – возмущенно воскликнул Публий. – Отрезали перед кинокамерой голову как барану! Вот тебе и повоевал! Прямо рок какой-то!

– Что такое кинокамера? – поинтересовался отец.

– Да ничего особенного! – раздраженно взмахнул рукой сын. – Не забивай себе голову такими пустяками. Все равно не поймешь…

– Это я во всем виноват, – печально произнес Марк.

– Да брось! – сказал Публий. – При чем тут ты? Это наследственность.

Марк вспомнил, что в той, настоящей его жизни, он не рубил голову сыну. Ее отделили враги от уже мертвого тела. Марк тогда гневно кричал, торопя медленное каре, отягощенное обозом, скрытым внутри строя, неистово толкал в спины солдат, пытаясь увеличить скорость ползущего вперед огромного войска, исступленно клял себя за то, что позволил сыну отправиться в рискованную вылазку!

Легионы не могли двигаться быстрее. Разрыв строя – верная гибель для всей армии, окруженной конными лучниками, не прекращающими стрельбу ни на минуту. И понимали это все – от легатов до последнего солдата. А впереди, в какой-то лиге от основного войска, гибла римская легионная конница, возглавляемая сыном.

Они нарвались на катафрактариев. Их было более десяти тысяч. Что такое три тысячи легко вооруженных конников и несколько когорт пехоты против жесткого строя закованных в железо конных воинов, привыкших побеждать, круша сплоченной массой любого противника?

Сын завел свой поредевший от непрерывно летящих стрел отряд на небольшой холм. Они спешились и приняли бой. Марк видел, что вдали кипит яростная схватка. Он рвался туда. Он хотел бы взлететь и помочь сыну, но человек летать не может, потому что на это способны лишь боги, которые покинули римское войско в самый трудный для него час.

Марк проклинал все на свете, но в глубине души понимал, что скорость медленно ползущего каре является сейчас самым главным фактором времени, отведенного богами для жизни его любимого сына. И время это уходит вместе с кровью того, ради которого он готов был положить свою, проклятую многими людьми жизнь.

Когда каре доползло к холму, все было кончено. Передовой отряд оказался уничтоженным полностью. Солдаты и центурионы усыпали своими мертвыми телами холм, и лишь у одного трупа не было головы. Ее отрезали парфяне. Им достался знатный трофей. Голова сына самого богатого человека в мире, Марка Красса.

Марк вспомнил, что тогда счет дней потерял для него смысл, что войско стало ему ненужным. Он не знал, где находится и что делает, и как теперь дальше жить, а главное – зачем? Он даже не смотрел на парфянского всадника, носившегося перед римским строем. На острие копья, зажатого в руке конника, торчала голова Публия, и рот врага извергал колкие и обидные непристойности.

В этой завесе ему помнились лишь последующие атаки катафрактариев на само каре. И здесь он видел все четко. Его ярость не знала границ. Он пробуждался, включался в жизнь и командовал, с удовольствием глядя на то, как мощные клинья катафрактариев, рассыпаясь, ломаются о строй римских легионеров; как гибнут ненавистные, закованные в латы конники, а дисциплинированное каре ползет дальше, топча ногами тела тех, кто совсем недавно наслаждался гибелью его сына; как катафрактарии отъезжают от каре в сторону, осознав, что с римской пехотой им не совладать; и как лучники легкой парфянской кавалерии снова начинают посылать тысячи стрел в сторону несломленного, но обезвоженного и усталого римского войска …

Марк встряхнул головой.

– Прямо рок какой-то! – продолжал говорить Публий. – Сколько себя помню, всегда заканчивал очередную жизнь потерей башки. То ядром в бою оторвет, то отрубят в плену!

– Действительно, наследственность, – утверждающе сказал Марк.

– Конечно! – поддержал Публий с горячностью. – Хотя, если разобраться, что тебе, что мне – головы отрезали уже у трупов. Тогда, при Каррах, я был убит мечом, впрочем, как и ты.

– Говорят, что мне залили в глотку расплавленное золото, – сказал, усмехаясь, Красс. – Об этом рассказал твой старший брат Марк.

– Понятное дело! – кивнул головой Публий. – Ты же мастерски обчистил иудейский Храм. Вот евреи и придумали эту сказку. А что с них возьмешь? Вся древняя история мира – еврейские сказки, украденные или подобранные у других народов. А вот постоянные потери головы сильно меня беспокоят. Ты периодически рубишь нам головы. Но это наказание, утвержденное богами за твою алчность. А там, внизу? Хоть бы раз меня застрелили, зарезали, утопили, да пусть бы взорвали, наконец! Нет. Голову вжик, и амбец военной карьере! Не понимаю!

Марк вдруг опять оказался в плену своей памяти. Это происходило всегда спонтанно и никак не зависело от его желания. В глазах его снова потемнело, а в небе возникли огненные титры:

БОГОВУ – БОГОВО,

КРАССУ – ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ

Трагедия