Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита

Справедливости ради, должен заметить, нашёлся-таки ученик, рискнувший не согласиться с подобной оценкой моей игры, но его доводы поддержки у товарищей не нашли. Что ж тут поделаешь – территория Красной Пресни в те годы была фактически окраинным московским районом, большинство населения которого принадлежало к малообразованным слоям населения, проживавшего фактически в трущобах. Классической музыкой жители окрестных фавел не интересовались. Им бы что-нибудь попроще.

Итак, первый год моего обучения фортепианной игре у Ариадны Бостанжогло завершился вполне успешно, если, конечно, не считать моего провального школьного «концерта». Поэтому Ариадна Михайловна предприняла попытку вернуть меня в лоно музыкальной школу, из которой в своё время я был отчислен по причине якобы неуспеваемости и мелкого хулиганства. Но зачислить меня во второй класс этой школы её директор Гальперин после прослушивания исполнения пьес, разученных мной с Ариадной Бостанжогло, наотрез отказался, беспардонно раскритиковав мою игру. Интересное получалось дело – обрушившись на моё исполнение, Гальперин, тем самым подверг критике и квалификацию моей учительницы музыки. Я не знаю, какое музыкальное учебное заведение заканчивал директор музшколы, но Ариадна Михайловна заканчивала Московскую консерваторию по классу фортепиано у самого Льва Оборина и преподавала затем не в районной музыкальной школе, а в гнесинском институте. Впрочем, директора вполне можно было понять. Возвращение меня в музыкальную школу ставило фактически под вопрос, причём ставило по большому счёту, квалификацию преподавателей (той же Малозёмовой), работающих в стенах этого музыкального учебного заведения. К тому же никакого материального навара в случае моего восстановления в школе не предвиделось – плату за обучение брать с меня не имели права.

У Ариадны Михайловны я прозанимался ещё два года, но особых успехов не достиг. Стало ясно: пианиста и дирижёра из меня не получится. Приходится признаться, не так уж были неправы преподаватели музыкальной школы в своей оценке моих перспектив в области фортепианной игры, вот только, повторюсь, существовали и другие музыкальные инструменты (струнные, духовые), игре на которых можно было попробовать меня учить. Не попробовали – «бесплатник»!

Между тем, после отчисления из музыкальной школы мне довелось попробовать себя в составе… камерного мини симфонического оркестра, исполнявшего «Детскую симфонию» Гайдна. В этом музыкальном коллективе я исполнял партию трещотки, предусмотренную в партитуре этим австрийским композитором. Случилось это в пионерском лагере Академии наук СССР, о котором уже упоминалось выше.

В детстве и отрочестве мне довелось побывать во многих пионерских лагерях, принадлежавших различных министерствам и ведомствам Советского Союза, но только пионерский лагерь Академии наук оставил у меня по – настоящему добрые воспоминания. Оно и понятно – культурный уровень пионервожатых и отдыхающих в нём детей очень уж отличался от аналогичного культурного уровня прочих пионерских лагерей, в которых мне довелось побывать. Дети учёных в массе своей это не дети советского чиновничества и работяг, да и в пионервожатые в пионерский лагерь Академии наук абы кого не брали, хотя, конечно, и тут приходилось сталкиваться с нелучшими экземплярами человеческой породы.

Так вот, в конце лета 1946 года я отдыхал именно в пионерском лагере Академии наук СССР, находящемся под Звенигородом, в Поречье. Это был третий заезд, продолжительность которого составляла сорок дней. Так уж получилось, что среди отдыхающим этого заезда оказалось много детей, обучающихся игре на скрипке. Имена некоторых из них я и сегодня помню: Белла Эйдус, Эрик Френкин. А вот имя профессионального музыканта, приглашённого руководить музыкальной жизнью пионерлагеря, в памяти моей не сохранилось, если, впрочем, оно, имя это, там вообще было. Музыкант этот взял с собою мальчика по имени Юлик Гутман. Юлик был старше меня на три года и обучался игре на фортепиано. В свои тринадцать лет он уже свободно читал с листа музыкальный текст и, как мне помнится, собирался разучивать клавирный фрагмент из «Летучего голландца» Рихарда Вагнера. Это была увертюра оперы. Понятно, Юлику предстояла весьма непростая задача.

Тут в самый раз вспомнить некий анекдот, связанный с евреями. Так вот, один еврей – это торговая точка. Два еврея – это шахматный турнир. А три еврея – это симфонический оркестр. На этот раз евреев оказалось заметно более трёх, причём не просто евреев, а евреев, имевших прямое отношение к музыке. Стало быть, имелись все предпосылки для организации симфонического оркестра, хотя бы камерного. Скрипачей вполне хватало, оставалось заполнить вакантные места инструментов, объединённых одним названием «ударные». К последним относятся треугольники, литавры, тарелки и так далее. В «Детской симфонии» Гайдна фигурирует ещё и трещотка. Партию трещотки доверили мне.

Да вот беда, я никак не мог воспроизвести партию этого инструмента в полном соответствии с партитурой музыкального произведения.