Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита

Конфликт этот был благополучно разрешён посредством своего рода родственного обмена. Подчеркну, благополучно, хотя именно в те годы квартирный вопрос уже хорошенько испортил большую часть людей, населяющих города Советского Союза. Писатель Булгаков тому прямое подтверждение. Впрочем, в данном конкретном случае никаких оснований для дрязг, связанных с квадратными метрами, не должно было быть. Папа, мама, я и некто четвёртый (о нём чуть попозже) отправлялись на постоянное место жительства в отдельную четырёхкомнатную квартиру в доме № 5/6 по Курбатовскому переулку; родная сестра отца, Грансберг Сарра Рахмильевна, её муж и дочь, в свою очередь, отправились на постоянное место жительства в район Чистых прудов – опять-таки в отдельную четырёхкомнатную квартиру. Как видите, всё полюбовно, безо всяких претензий и каверз. Но это только на первый взгляд. «Квартирная порча» уже изрядно поработала на просторах Советского Союза, принимая самые различные формы. В конечном итоге порча эта не обошла семью моего отца, но она дала о себе знать далеко не сразу.

Как я уже написал выше, вместе с семьей моего отца на новое место жительства отправился и некто четвёртый, оказавшийся по сути бомбой замедленного действия. Этим четвёртым был родной племянник папы – Лев Натанович Вейцман, живший с некоторых пор не в доме своих родителей, а фактически у моего отца.

Кузен Лёвушка был сыном старшего брата моего отца, Вейцмана Натана Рахмильевича и его жены Татьяны Васильевны, урождённой Успенской. Фамилия «Успенская» явно указывает на то, что в роду этой женщины были православные попы, впрочем, не только оные – был и статский генерал, то есть человек, имевший чин по крайней мере действительного статского советника. Двоюродный братец Лёвушка родился 9 января 1920 года, а, стало быть, зачат он был уже при советской власти, когда столбовые дворянки, лишённые всех дворянских привилегий, не считали для себя зазорным выходить замуж за мужчин – евреев. Кузен Лев был старше меня на шестнадцать с лишним лет, а потому моя персона его мало интересовала. Отец мой очень любил своего родного племянничка, считал его чуть ли не гением и приютил у себя, когда Натан Рахмильевич выгнал из дому пятнадцатилетнего отпрыска – тот очень уж не ладил с родной матерью, которую весьма не любил. Причина этой нелюбви мне неизвестна. Не любил, и всё тут! А вот свою благоверную дядя очень даже любил; судя по всему, намного сильней, чем родного сына. Словом, кузен Лёвушка обосновался в семье своего родного дяди, которого со временем и «отблагодарил» за гостеприимство самым свинским образом. Что ж, ни одно благодеяние не остаётся безнаказанным. Есть такая сентенция. Естественно, она справедлива не на все 100 %, и потому требует некоторого уточнения с привлечением теории вероятностей. Рискну утверждать, что на каждую сотню разного рода благодеяний всегда придётся некоторое количество их, готовых наказать за своё появление на свет. Кто-то сказал: если не хочешь страдать от неблагодарности, не жди и не требуй её. Но кроме неблагодарности существует ещё и чёрная неблагодарность, а вот это уже преступление. Перед Господом Богом!

Итак, из очень симпатичного района Чистых прудов я переехал в малосимпатичный в те годы район Красной Пресни. Он изобиловал хулиганьём и разного рода простонародьем. Публика эта ютилась преимущественно в деревянных бараках и халупах. Это сейчас Пресня чуть ли не респектабельный центр Москвы – в 1939-ом она была окраиной столицы, хотя в те годы с крыши нашего четырёхэтажного тогда дома был прекрасно виден московский кремль. Именно после переезда заработала моя память, начав фиксировать если не поток сознания, то по крайней мере отдельные его, потока, фрагменты.

О некоторых из них я уже упомянул выше. Вот ещё несколько.

Моё первое посещение оперы.

Было мне года четыре, когда впервые в жизни меня повели на оперный спектакль – в Большой театр. Давали «Сказку о царе Салтане» Николая Андреевича Римского-Корсакова. Естественно, это был детский утренник. Не знаю, как сейчас, но в те и последующие годы детей до 16 лет на вечерние спектакли в театры не пускали. Даже с родителями.

Вместе со мною в «Большой» отправились мой отец и Домна Васильевна, домработница, едва ли не единственная приличная домработница из служивших у нас. Сам спектакль большого впечатления на меня не произвёл. Впрочем, иначе и быть не могло – душа моя была ещё не способна воспринять музыку этой оперы, музыку довольно сложную для четырёхлетнего малыша.

Царевна – лебедь весьма меня удивила – своим женским лицом. Я почему-то считал, что у неё должно быть не человеческое лицо, а лебединая голова, с клювом, как и положено птице. Само собою, меня мало интересовали артисты, певшие в «Царе Салтане», но вот сегодня, спустя столько лет после того спектакля, мне было бы весьма интересно скользнуть глазами по пожелтевшей от времени программке, содержащей перечисление действующих лиц и исполнителей, занятых в той постановке.