Пассажир «Полярной лилии»

Он не лгал. В Лондоне. А может быть, где-то в другом месте… Вдали от всего… Он устал… Теперь он недоумевал: зачем ему потребовалось это долгое путешествие… За столиком Лотты говорили о нем… Доктор заказал еще одну бутылку, подозвал молоденькую таитянку, одетую специально для танцев — с голой грудью, в юбке из пальмовых листьев, закрепленных на талии.

— Ты все еще живешь «У Мариуса»?

— Да…

— А чем занимается радист?

— В первый вечер Мариус его напоил… Он, наверное, не привык пить, потому что тут же надрался… Начал рыдать, рассказывать, какой он несчастный… Потом ему стало плохо, и пришлось его уложить…

— А днем?

— Он часами сидит в своей комнате. Иногда выходит… Гуляет один по набережной… Без шапки… Жаль… Красивый парень…

— А ты не пыталась?

— Еще нет…

Когда девушка отошла смеясь, доктор шепнул майору на ухо:

— К этой можете пойти, если душе будет угодно… Ее зовут Фаатулиа… Она здорова…

За столом мсье Фрера становилось все шумнее. Забавное зрелище являл собой этот высокий немолодой мужчина с каштановой бородкой, мало-помалу терявший свою респектабельность… Чувствовалось, что он не привык к подобному времяпрепровождению, и он явно разошелся, позволял себе непристойности. Многие уже поглядывали на него.

К нему подталкивали девушек, сажали их к нему на колени, и от прикосновения их голых теплых тел мсье Фрер приходил в явное возбуждение.

С улицы вбежал мальчик-туземец, бросился к столику, где сидел хозяин, что-то сказал ему вполголоса. Следом за ним вошел белый, приехавший на такси, на мгновение он остановился на пороге, ослепленный ярким светом, оглушенный грохотом.

Это был радист с «Арамиса» — в мундире, потому что все его вещи остались на борту.

Лотта не пошевелилась. Сперва она хотела встать, но Мужен положил ей руку на колено, призывая ее не двигаться. Хозяин непринужденно пошел вперед, на середину зала.

Молодой человек явно чувствовал себя неловко под взглядами посетителей. Сначала он не заметил ту, ради которой приехал, к нему подошел официант и усадил за столик на другом конце зала.

Можно было догадаться, о чем они говорят. Официант спросил, что принести, радист ответил, что ему безразлично. Еще один пораженный «амоком». Должно быть, он ничего не замечал вокруг, ничего, когда внезапно увидел перед собой силуэт Лотты.

Тогда он побледнел.

— Я уверен, — шептал доктор, — что Оскар позвонил своему приятелю Мариусу, чтобы тот забрал револьвер, если он у него есть.

Оуэн вытирал лоб. В отличие от молодого человека, он видел все, отмечал мельчайшие детали с почти болезненной обостренностью.

Здесь находилось десятка три белых, непонятно зачем приехавших из Европы, — тридцать человек, для которых ежедневным, еженощным развлечением было пить и прижиматься к смуглой плоти этих девушек-маори, которые, казалось, принадлежали другому миру.

Когда-то давно к этому острову, где жили, как в земном раю, мужчины и женщины с венками на головах, причалил корабль.

Теперь мужчины превратились в официантов или шоферов, девушки — самые красивые — переходили, смеясь, из рук одного белого мужчины в руки другого белого.

В лунном свете «Моана», окруженная кокосовыми пальмами, раскачивающимися на ветру, напоминала театральную декорацию, но это было явью, и тот, кто только что вошел сюда, глядя неподвижным растерянным взглядом, испытывал такие страдания, словно пробил его последний час.

Все это выглядело нелепо. Нелепо — то, что эти люди собрались здесь, что Лотта, танцевавшая в Колоне для пассажиров, сидела теперь здесь под защитой этой мрази, положившей ей на колено свою крепкую руку.

Нелепо то, что для сына бедной французской вдовы, которая ждала его в своей чистой, уютной квартирке, целью жизни стала эта совсем некрасивая танцовщица, отдавшаяся ему всего один раз — по-дружески, в благодарность за его гостеприимство.

Мсье Фрер опьянел. Наверное, у него есть жена, дети. Правительство направило его в эту далекую страну, чтобы он обнаружил ошибки у ее администрации, а он вместо этого позволил напоить себя под раскаты гомерического хохота. Пусть женщины, сидящие за его столом, заставят его еще выпить, пусть позволят себе какие-то вольности, и, если им заблагорассудится, заставят его ползать на четвереньках, как щенка.

— Какая гнусность…

Оуэн подскочил и взглянул на доктора. Он почувствовал, что тот думает примерно то же самое. Но доктор не боролся. Напротив. Он легко скатывался вниз. Чем быстрее, тем лучше.

Оставаясь при этом с ясной головой, яростно глядя на окружающих и не переставая повторять с горькой иронией:

— Какая гнусность…

Лотта, по совету спутника, старалась не смотреть на радиста. Тот по-прежнему сидел в своем углу напряженный, как струна. Он пил, машинально зажег сигарету, дрожавшую у него в руке.

Какой тайной была она окутана в его глазах? Он встал. Сильные пальцы Мужена по-прежнему удерживали женщину на месте.

Он не пошел к ней, а стал пробираться к выходу, забыв заплатить по счету, а хозяин издали подал знак официанту не трогать его.

То, что он уходил, было облегчением. Лотта тоже закурила, выпуская дым прямо перед собой.