Пассажир последнего рейса

— Какой я тебе попович! Просто говорю всурьез, к душе твоей крещеной обращаюсь. А сам я природный лошадник. С малолетства до старости все при конях. Только при чужих.

— Барышничал, что ли?

— Как есть. Всюю жисть.

— Грешил, значит, всюю жисть?

— Такой уж мне предел положон, его же не преступишь.

— Ишь ты! Где же промышлял этим делом?

Старик всматривался в лицо начальнику. Тот деланно улыбался, хмурился — и наконец, словно не выдержав пристальных, в упор направленных дедовых глаз, полез в карман за махоркой. Она была в красивом портсигаре.

— Ты чего в потемках на меня уставился, дед?

— А ты, барин, может, в малолетстве не слыхивал ли, как дедушка твой, генерал от инфантерии, велел мужика своего оброчного, Павку Овчинникова, при всем солнцевском народе розгами выпороть?

— Какой я тебе «барин», старик? Подвыпил ты нынче! Я, дед, уполномоченный Нижегородской чрезвычайной комиссии. Мы — власть рабоче-крестьянская. РСФСР. Понял?

— Этих слов я не разумею, — сказал дед. — Речь я к тому веду, что вы и по нынешнему времени в большие господа вышли… Не обессудьте!

На лице начальника отвердела улыбка. Мигали лампадки, голубая и розовая. Тикали часы-ходики. Гудел в печи зимний ветер. Дед потянул гирьку от часов, положил поклон перед иконами и опять полез в тепло, наверх, где уже улегся на овчине притихший, совсем сбитый с толку Макар Владимирцев.

3

Попадья Серафима Петровна ожидала супруга со всенощной. Отец протоиерей опаздывал — небось Евлогия опять новостей ему припасла.

Забот прибавилось. Случай на реке несколько поколебал прежний педагогический авторитет отца-протоиерея среди крестьян. Вечером было собрание в школе. Елена Кондратьевна осуждала отца Николая вслух, называла его поступок на реке жестоким по отношению к мальчику. Скажите на милость! Сама безбожницей росла, а муж ее — капитан Дементьев — того чище! У него летчики в доме и поселились. Второй день как их нелегкая принесла, а шуму-то, шуму! Нынче утром бочку бензину им из Кинешмы привезли, опять кого-то по воздуху прокатили — не навалятся! Дух, говорят, вон из грудей так сам и выпирает, сердечко к горлышку подкатывает — куда карусели или качели! И самой бы любопытно, да грех-то какой!..

Главный летатель опять на кладбище ходил — хорошо сторожа-пьяницу успели в богадельню отослать еще перед зимней никольщиной…

Стучат… Калитка скрипнула. Верно, сам… Нет, не он: на лыжах кто-то. Уж не из летателей ли, легких на помине? Господи, страх какой!..

В сенях Серафима Петровна не узнала бородатого гостя с котомкой и парой лыж под мышкой. Лыжи и палки прислонил к стене, снял папаху и набожно перекрестился на иконку…

— Забыли меня, Серафима Петровна? Наш Макарушка, верно, спит уже?

Батюшки! Никак подпоручик Стельцов? Вот что может сотворить с красавцем, офицериком-душечкой, один год эдакой окаянной жизни!

Подпоручик обрадовался, что истоплена банька.

Попадья заметалась в хлопотах — ведь ждали только через недельку.

— Сам не надеялся за два дня управиться! Туда и обратно — на воинских эшелонах! А в городе нужных юристов нашел сразу, за час все бумаги получил, по всей форме! Взяли, правда, дороговато, пришлось поиздержаться… Без гроша остался… Ну да недалеко теперь…

— А в городе-то как?

— Что-то там чистят, разбирают, чинят… Дым из труб идет, значит, как-то существуют людишки…

Из сеней — привычный шорох. Опрятный отец Николай обметает валенки веником.

В кабинете хозяина было душновато, пахло мятой, висел немецкий барометр. На подоконниках — много бутылочек, заткнутых тряпицами — богомольцы приносили отцу Николаю святой воды из отдаленных обителей: вот эта — от Зосимы и Савватия на островах Соловецких, эта — из Сергиева Посада, есть из Почаева, Киева, с Керженца… На столе — распятие, а рядом — небольшой чугунный ларец каслинского литья… Затейливый и прочный ларчик!..

Здешние вести удивили подпоручика. Зачем капитан Зуров дал согласие взять с отрядом инокиню Анастасию? Оказывается, вновь прибывшие летчики чересчур заинтересовались новоявленной скитницей, и для ее же блага и безопасности…

После жаркой бани гость с удовольствием надел хозяйское белье и в домашнем халате сел к столу.

— Почему решили на лыжах путешествовать?

— Случайно на базаре в Кинешме увидел и вспомнил, как юнкером призы брал. Ни одна подвода меня не обогнала. Теперь еще двадцать верст до «Лихого привета», оттуда лошадь для нас с Макарушкой у Марфы выпрошу. А лыжи в походе — ого как пригодиться могут!

— Может, поспали бы, с дороги? — В этом любезном хозяйском приглашении явственно звучала просьба не принимать его всерьез. Время перевалило за полночь.

— С вашего позволения — часика два сосну. В третьем часу разбудите, чтобы добраться затемно во избежание лишних дорожных встреч…

Гостя уложили в кабинете хозяина на кушетке. Свою котомку он развязал, достал оттуда револьвер и сунул под подушку. Матушка так перепугалась, что уснуть не смогла, и разбудила гостя до срока.