Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года

Уже в конце 1962 года Гагарин подкатывает к Каманину с просьбой о включении в план тренировок на 1963 год 50 часов налета для каждого космонавта (из них 25 часов на истребителях). Каманин кивал, но предпочитал спускать вопрос на тормозах; в результате свой первый с 1960 года самостоятельный полет Гагарин должен был совершить… 27 марта 1968-го. Космические тренировки, поездки на пуски ракет и в центры космической связи, дрессировка космонавток, подготовка по программе “Союз и Луна”, тренировки парашютных прыжков… – да, он не летает, однако старается держать себя в космической форме, он все время надеется полететь – не на Луну, так хоть просто еще раз в космос. Начальство опекало и требовало “поберечься” – а он все время сигнализировал, что хочет еще, что не собирается вести жизнь фарфорового сувенира, – и, раз не давали летать, часто ездил прыгать с парашютом. Есть истории о том, как он отрабатывал чрезвычайно сложные прыжки с приводнением в Феодосии. Есть о том, как в Киржаче Гагарин с Беляевым угодили под кинжальный ветер – и приземлились на лесосклад: “Стоит навес, а во дворе беспорядочной грудой навалены бревна. Беляев угодил в кучу бревен, а Гагарин приземлился на крышу, провалился по пояс. Оба чудом уцелели…” [16]. Рисковал все время, ему нравилось (не говоря о том, что гонял – по-настоящему, с авариями – на своем катере и своих автомобилях).

Довольно много времени съедала учеба в Академии Жуковского (с 1961 по 1968 год). Идея (судя по всему, каманинская; он сам там учился) дать космонавтам – слетавшим (Гагарину и Титову) и потенциальным – высшее образование была очень удачной во всех отношениях. Во-первых, это было способом нагрузить членов первого отряда, которые и так часто болтались без дела – и могли начать морально разлагаться из-за постоянно откладываемых полетов. Во-вторых, таким образом увеличивалась конкурентоспособность космонавтов по сравнению с американскими астронавтами: у тех образовательный ценз изначально был выше – диплом инженера. В-третьих, они сами смогут постоять за себя в часто возникавших дискуссиях на тему “Нужен ли человек на борту военного космического корабля?”. В-четвертых, предполагалось, что следующее поколение космических аппаратов для осуществления полетов на Луну и Марс будет оснащено полноценными системами ручного управления – и космонавт не просто усядется в начиненную электроникой камеру и будет знать, на какие кнопки нажать в случае чего (как Гагарин и Титов), а понимать, по каким принципам все это работает.

Белоцерковский, преподаватель Гагарина, написавший о его обучении в академии целую книгу, транслирует напутствие Королева: “Покажите им, как тяжело быть в нашей «шкуре». Это очень важно. «Шкуру» космонавта они почувствовали, а «шкуру» главного конструктора нет. А им надо хорошо понимать трудности конструктора. Проблема-то одна, ее не разорвешь на части…” [17]. В любом случае государству выгоднее было инвестировать в дальнейшее образование людей с идеальным здоровьем – чем тренировать инженеров, которые в любой момент могли выйти из строя, не выдержав физических нагрузок.

Академия, конечно, была обязаловкой, то есть, по сути, косвенным налогом на право считаться космонавтом. Но несмотря на все издержки, связанные с обучением в сравнительно взрослом возрасте, космонавтам и самим было выгодно получить диплом инженера: академия повышала шансы попасть в космос – да и вообще высшее образование по тем временам автоматически поднимало их на более высокий уровень в социальной пирамиде.

Разумеется, космонавты – и Гагарин с Титовым в особенности – не были обычными студентами; ближайшей аналогией является обучение какого-нибудь принца Гарри в Сандхерсте. Преподаватели пытались делать вид, что ничего особенного не происходит, но, увидев в аудитории живого Гагарина, подходили к своему студенту за автографом. Самые строгие пытались держать марку, но в какой-то момент сдавались и они. Белоцерковский приводит впечатляющие подробности о профессоре А. А. Космодемьянском, который вел курс динамики полета. Сначала между космонавтами и лектором чувствовалась “какая-то отчужденность”, однако затем обоюдный интерес растопил лед – и между сторонами возникли не только формальные, но и человеческие – может быть, даже слишком человеческие – контакты. “В перерыве между занятиями, скажем, Аркадий Александрович с удовольствием щупал бицепсы Гагарина – они были просто стальными” [17]. Также возможности убедиться в хорошей физподготовке первого космонавта появились у преподавателей физики, астрономии, аэродинамики, высшей математики, английского языка и политэкономии.