Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года

Интересны, конечно, не только документально зафиксированные реакции Гагарина, но и “психология”: болтая с Королевым и инженерами – о чем он на самом деле думал? О вечности? О коммунизме (влепил ведь про коммунизм в частном предполетном письме жене, когда писал о детях, – “вырасти людей достойных нового общества – коммунизма”, никто его за язык не тянул)? О том, что случится с дочерьми, если он не вернется? О том, что уже завтра сможет купить себе “Волгу”? О том, как будет развлекаться на седьмой, например, день полета – если тормозная установка не сработает, за атмосферу корабль так и не зацепится, а запас еды, воды и кислорода – закончится? Или он был такой человек, что ни о чем особенном даже и не задумывался: приказали – надо выполнять: “как учили”? Или же просто, как гоголевский Селифан, долго почесывал у себя рукою в затылке? “Бог весть, не угадаешь. Многое разное значит у русского народа почесывание в затылке”. Скорее всего, ему просто было ужасно страшно. Представьте себе, что вас через полтора часа временно аннигилируют, чтобы переправить в будущее на машине времени. Да, с собачками такое уже делали, и вроде вернулись они такими же, как были – вроде; но ведь у них не спросишь. А вот маршал Неделин решил посидеть на табуретке недалеко от ракеты, точно такой же, – и что с ним произошло? Гагарин пришел и улегся внутри ракеты.

Наконец настал исторический момент – и “Заря” объявила “Подъем”, а “Кедр” – с пульсом 150, услышав, как разводятся фермы, почувствовав, как ракета принялась покачиваться [24], “напрягся, весь подобрался, как кот, готовый к прыжку” [7], и, когда она, наконец, оторвалась, – сам перерезал красную ленточку: “Поехали-и!”[28] [50].

В какой-то момент корабль разделился с ракетой-носителем – и вышел на околоземную орбиту.

Оставим сейчас на минуту в покое основную тему (знаете-каким-он-парнем-был) и подумаем про другое: знаете-что-этому-парню-там-грозило?

Мы даже не станем рассматривать пресловутый “кирпич на голову” (притом что в космосе никакого кирпича не надо – в корабль, летящий на скорости 28 тысяч км/час, врезается однограммовый метеорит – который тоже не просто болтается посреди нигде, а движется, например, еще быстрее, происходит микровзрыв – и возникает дыра метр в диаметре; это если однограммовый; и в этом сценарии нет ничего слишком невероятного).

Ну вот, например, пожар на борту. Многим это предположение покажется нелепостью (ну с какой стати вдруг пожар: что он, с сигаретой в руке там, что ли, заснет?), однако тут надо понимать, что никто ведь не знал, как именно поведут себя электроприборы в невесомости, не начнут ли искрить – а учитывая размеры помещения и возможную закислороженность среды – это означало взрыв и, по сути, переход тела в молекулярное состояние.

Могла произойти разгерметизация корабля. Могла не произойти – но сработал бы датчик и автоматически начал бы менять условия среды – и тоже все пошло бы кувырком. Разумеется, и в открытом космосе человек может находиться, вон Леонов же ничего, выходил. Ну так у Леонова был специальный скафандр, защищающий тело от всевозможных негативных факторов среды. Кстати, что там были за метеоусловия? Бывает лучше: на солнечной стороне улицы – плюс 150, в тени минус 140; как-то так.

И если бы он все же приземлился не так, как на самом деле – не совсем там, а совсем не там? Плюхнулся бы в трудноснимаемом скафандре, с необрезанными стропами, еле-еле избежав гибели от удушения, потеряв по дороге лодку из аварийного запаса, куда-нибудь в холодную воду, в шторм, около мыса Горн, где “из-за сильного постоянного волнения не мог дежурить спасательный корабль” [80] – а именно так произошло бы, если бы одна из ступеней недоработала 1,5–2 секунды. Теоретически скафандр с теплоизоляцией должен был поддерживать нормальную температуру в течение суток – но если бы за сутки его не нашли? А если бы приземлился где-нибудь на границе Конго и Уганды, как барон Мюнхгаузен, между львом и крокодилом? Смех смехом – а вот что бы тогда было?

А психотравма от соприкосновения с бесконечностью? Ведь правда: впервые

за всю историю человек вошел в бессмысленное, неупорядоченное, бесконечное пространство – где не было никого и ничего; в никуда; и какое же страшное одиночество он должен был там чувствовать; какую чудовищную “заброшенность”. А сумасшествие? Ведь даже в состоянии искусственно спровоцированной невесомости, всего-то секунд на сорок, люди вели себя не вполне адекватно – а смогут ли функционировать в нормальном режиме нейроны мозга через 40 МИНУТ невесомости? Непонятно; у собак-то про это не спросишь.

Выбрали первым – хорошо, да; радость радостью, перспективы перспективами; но “теоретическая вероятность благополучного возвращения его на Землю составляла всего 60 процентов (да и то на бумаге)” [12].

Согласно другим подсчетам, “надежность полета” Гагарина составляла 0,73, причем самыми опасными были первые 25 секунд полета: “спасения не было. Если бы была авария, то она привела бы к гибели космонавта” [49].