Пассажирка

– Поверьте мне, пиратка, мы уже так далеко уплыли от того, что считается надлежащим, что я не уверен, удастся ли нам когда-либо найти дорогу обратно.

– Меня это не волнует, если вас не волнует, – с надеждой ответила она. Дойди ее слова до Софии, каковы шансы, что та не запрет ее в каюте, кормя обрезками солонины, подсунутыми под дверь?

Интерес Николаса, казалось, только обострился:

– И что бы об этом сказала ваша… сестра?

Ох… черт. Она кинулась в объяснения, чувствуя, как жар тем сильнее омывает горло, чем глубже она в них погрязает.

– Меня воспитывали не как Софию. Я все еще учусь тому, что от меня требуется. И явно не делаю больших успехов.

Его это, казалось, смутило:

– Под «воспитывали не так»… вы имеете в виду.

Что она могла ответить, чтобы это прошло «фильтр» восемнадцатого века?

– Эта семья… Я не знала о существовании Софии, как и любого из них, пока они не пришли и не забрали меня. Они прервали мою жизнь, и теперь мне придется играть по их правилам и делать все, что они попросят, неважно, чего хочу и что чувствую я. Это не мой выбор.

Николас снова повернулся, положив руки на леер; он запер мысли настолько глубоко в своем разуме, что Этта не могла о них догадаться. Выражение лица никак не выдавало его чувств, когда он проговорил:

– Значит, вы бы предпочли вернуться в Нассау, чем продолжить путешествие в Нью-Йорк?

Нассау! Это место упомянули уже дважды. Так, значит, ей не послышалось, и речь не о Нассо близ Нью-Йорка, а… действительно о Нассау на Багамах.

– Это вариант? Вы можете отвезти меня обратно?

– Нет, – категорично заявил он, гася крошечную вспышку надежды. – Моя оплата зависит от того, доставлю ли я вас в Нью-Йорк.

Конечно.

– Однако, если вы опасаетесь за свою жизнь…

– А если и опасаюсь? – перебила она. – Будь моя воля, схватила бы одну из тех маленьких лодок и погребла обратно к берегу.

– Не глупите. – Все его тело напряглось. – Кроме того, что вам потребуется несколько дней, прежде чем вы увидите землю, вы не знаете навигации, и у вас не хватит воды и пищи, чтобы выжить.

– Так вы будете держать меня здесь против моей воли…

– Знайте, пиратка, – взвился он, крепко вцепляясь в леер, – вы – моя пассажирка, и будь я проклят, если позволю кому-нибудь вам навредить.

Она не была уверена, как реагировать на горячность этих слов.

– Еще одно правило? – выдавила она наконец.

– Обещание. Если я увижу, что вы в опасности из-за Айронвудов, то помогу вам убежать. Но если вы сами попытаетесь уйти, отправлюсь на край земли, чтобы вернуть вас.

Она почувствовала, как от силы его слов краска начинает ползти верх по шее, по щекам:

– Рискнете вознаграждением?

– Не будьте смешной. Мы исчезнем после того, как я его получу. – Он покачал головой, но Этта уловила намек на поддразнивание в его голосе. – Не извольте сомневаться, мисс Спенсер. Ради такого случая можно и сдаться краске, что просится на ваше лицо.

– Пираты когда-нибудь сдаются? – спросила она. – Я думала, они лишь идут ко дну в пламени славы.

– Только плохие пираты. – Уголок губ Николаса приподнялся. – Остальные доживают до другой войны и легализуются.

Ей удалось слегка улыбнуться:

– Буду иметь это в виду.

– Вы правы, – сказал он, изучая небольшие шрамы, разбросанные по его руке. – Что касается правил – они в основном негласны и необъяснимы.

Поначалу наблюдать за мужчинами и их игрой было почти забавно – как же смешно слышать столь убийственно вежливые слова, произносимые с такой нескрываемой ненавистью. Но потом, благодаря Рену, игра внезапно стала зловещей – способом причинить настоящую боль, внешне оставаясь все в тех же тесных оковах приемлемого.

София называла это азартной игрой, но Этта не соглашалась. В тот первый час торжественный поток представлений, разговоров и рассаживания заставил ее почувствовать, что они стали частью небольшого оркестра. Каждое музыкальное произведение подчинялось строгим правилам: как читать ноты, держать темп и сотне других, складывающихся в звук и ритм, задуманные композитором. Для игры в импровизации и переосмысления фрагментов оставалось не слишком много пространства, поэтому Этта всегда старалась наполнить свое выступление каким-нибудь чувством, разбавить им то, чего от нее ожидали. Хотя самые требовательные судьи, казалось, обычно предпочитали безукоризненное исполнение вдохновению или даже страсти.

Но сравнение с азартной игрой и игрой в оркестре оказалось ошибочным. Оно подразумевало, что каждый участвовал добровольно, но, по правде говоря, Этта сомневалась, что кто-либо в самом деле жаждал участвовать в этом социальном фарсе, кроме тех, кто создавал правила ради собственной выгоды.

– Если могу, стараюсь во все это не лезть, – медленно проговорил Николас, словно не зная, как продолжить. Его голос упал, и Этте пришлось придвинуться ближе, чтобы расслышать. – Это – ужин с пленными офицерами – редкое исключение. Мне не в тягость выразить уважением морякам, с которыми я хожу под парусами, потому что я восхищаюсь ими и ценю их. Но вы правы – фальшь утомительна. И лжива.