Пассажирка

Брак был единственным способом для многих женщин в истории сбежать от своего прошлого и положения, в котором они были рождены. Они не могли, как мужчины, своим трудом строить свою жизнь, жить на собственные средства. Это было ужасно несправедливо по отношению к ним… и особенно несправедливо, что София, которая должна была иметь будущее, доступ к возможностям, оказалась заперта в этой клетке, накинутой на нее семьей.

Этта, наконец, отбросила последние остатки гнева и прижала руку ко лбу, пытаясь постигнуть услышанное. София поднялась на ноги и принялась дергать шнурки корсета и платья.

Спустя мгновение Этта встала помочь ей:

– Если ты родственница старику и путешественников осталось так мало, почему не ты наследница Сайруса?

София закатила глаза:

– Потому что несколько месяцев назад родился ребенок, настолько дальний родственник дедушки, что, дай бог, капля крови наберется, но он мальчик, а значит, прав у него больше. Наследничек у нас – малыш Маркус Айронвуд. Пока. Придется подождать, пока он не подрастет, чтобы определить, путешественник он или страж. Если последнее… Что ж, возможно, дедушка пойдет на отчаянный шаг и пересмотрит правила.

– Это смешно, – сказала Этта. Мысль, что София возглавит семью и подчинит ее своей воле, была, мягко говоря, ужасна, хотя едва ли ей удастся стать хуже старика. Она была амбициозна, и Этта по-прежнему не могла понять, действительно ли она непричастна к смерти Элис, но, конечно, Софию не должны отвергать только потому, что она девушка. Как и любую другую женщину.

– Это… – София изумленно запнулась. – Ты согласна? Так все делается и всегда делалось, но старшие родственники отказались от своих прав, женившись против дедушкиной воли. Я единственная из моего поколения, достаточно тесно связанная с его родом, чтобы всерьез претендовать на роль главы семьи, и я, безусловно, единственный оставшийся в живых путешественник, лично им воспитанный.

– Может, тогда действительно настало время для перемен, – предположила Этта. – Ты можешь изложить свои доводы?

– Как? Женщинам запрещено присутствовать на семейных советах. Как мне заставить дедушку увидеть то, что было перед его глазами все это время? – София покачала головой. – Как побороть гору? Как сдвинуть ее, если нет даже лопаты?

– Может, тебе не надо ее двигать, – проговорила Этта, складывая платье на крышку сундука. – Может, ты должна на нее взобраться.

София уставилась на Этту, ее лицо все еще пылало от жара собственных слов.

– Я не знаю, подвернется ли лучший выбор, чем Джулиан. Он был… он был идеальным.

– Никто не идеален. Даже ты.

София фыркнула, забираясь в постель и перекатываясь к стене, освобождая место для Этты. После минутного колебания Этта последовала ее примеру, примостившись на самом краю, только что не падая. Матрас оказался каким-то странным, словно бы набитым соломой, во всяком случае, пах соответствующе. Скрипнул каркас, но был и еще какой-то звук, производимый веревками, поддерживавшими матрас. Они терлись друг об друга, звуча, как канаты на корабле, когда матросы регулировали паруса. Ее мысли вернулись к Николасу – интересно, где он спит. София наклонилась над ней, задувая свечу на прикроватном столике. Дым потянулся в темноте серебряной цепочкой.

– Огастес был отцом Николаса? – прошептала Этта.

– Да. – София перевернулась, раскачивая всю кровать. Тишина растянулась на несколько ударов сердца, перемежавшихся только ее дыханием. – По правде говоря, я об этом немногое знаю… только слухи. Но Огастес был безумно, безумно влюблен в Роуз. Твою маму. Все это знали, как и то, что он был сам не свой, когда она пропала. Он был… сломлен.

Как говорилось в письме? Но также надеюсь, что это поможет тебе оставить все в прошлом и успокоить свой терзающийся рассудок.

– Он искал ее многие годы, даже когда дедушка велел прекратить. В конце концов, он должен был исполнить свой долг и обеспечить наследника, так что он женился и на свет появился Джулиан. Но Огастес не был… приятным. Ни верным, ни любящим. Просто зверем. Брал, что хотел, от кого хотел. Ты понимаешь?

Этта понимала.

Мать Николаса была рабыней, и Огастес напал на нее, надругался и, в довершение ко всему, так и не освободил ее. В Этте снова вскипела ярость, и она снова заскрежетала зубами. На мгновение она была готова разнести стены таверны голыми руками.

– Джулиан был не таким, – тихо продолжила София. – Совсем. Он был добрым.

– Ты любила его? – спросила Этта. Голос Софии покрывался бережной броней, когда она говорила о нем; либо горе было все еще слишком свежо и сильно, чтобы его касаться, либо между ними не было большой пылкой любви.