Пассажиры колбасного поезда. Этюды к картине быта российского города: 1917-1991

Появление жилищных норм, регулировавших «передел», не ослабило его эмоционального накала. Зинаида Гиппиус в своем дневнике язвительно, но точно воссоздала психологическую атмосферу актов уплотнения. Запись относится к сентябрю 1919 года. Сосед поэтессы попытался отстоять права на собственный кабинет, в который въехала рабочая семья. «Бросился он, – писала Гиппиус, – в новую „комиссию по вселению“. Рассказывает: – Видал, кажется, Совдепы всякие, но таких архаровцев не видал! Рыжие, всклокоченные, председатель с неизвестным акцентом, у одного на носу волчанка, баба в награбленной одежде… „Мы шестерка!“, – а всех 12 сидит. <…> „Что? Кабинет? Какой кабинет? Какой ученый? Что-то не слышали. Книги пишете? А в ‚Правде‘ не пишете? Верно, с буржуями возитесь. Нечего, нечего! Вот мы вам пришлем товарищей исследовать, какой такой рентген, какой такой ученый“»750. По свидетельству той же Гиппиус, панически боялся уплотнения даже лояльный к новому режиму Александр Блок. В сентябре 1919 года угроза превращения в Ноев ковчег нависла над квартирой питерского писателя Алексея Ремизова. В его дневнике 7 сентября 1919 года появилась следующая запись: «Ходили осматривать квартиру от жил[ищной] комис[сии] к уплотнению»751. Чувства владельцев уплотняемых квартир описаны и в мемуаристике. Писательница Вера Панова, чье детство и юность прошли в Ростове, вспоминала о трудностях быта, выпавших на долю ее семьи в конце 1919‐го – начале 1920 года: «Нас уплотнили… Мы познали все ужасы и безобразия совместного жилья»752.

Умерить рвение жилищных органов, осуществлявших уплотнение «буржуев», могли лишь высшие советские инстанции. Только в январе 1921 года, после принятия специального декрета СНК РСФСР «Об условиях, обеспечивающих научную работу академика Ивана Павлова и его сотрудников», ученому с мировой известностью удалось отстоять постоянные нападки на его квартиру, где имелись некие излишки площади. Декрет предписывал: «Поручить Петросовету обеспечить профессора Павлова и его жену пожизненным пользованием занимаемой ими квартирой и обставить ее и лабораторию академика Павлова максимальными удобствами»753.

Эмоциональная реакции на «уплотнение» у всех бывших владельцев недвижимости была одинаковой: они испытывали страх перед властными инициативами, а затем, конечно, и недовольство поведением «подселенцев». Ведь имущество, находившееся в квартире, описывалось и разделялось между въезжающими. «Жилищный передел» способствовал проявлению специфических черт революционной массы. В их числе немаловажное место занимала алчность – неуемная тяга к получению материальных благ. Слова «жадность» и «алчность» считаются синонимами в русском языке, однако второе из них, как представляется, имеет более агрессивный оттенок. Если жадность направлена скорее на сохранение собственного имущества, то алчность замешена на желании обладать тем, что принадлежит другим людям. Об этом свидетельствуют так называемые «мебельные дела», сохранившиеся, в частности, в фондах Центрального государственного архива Санкт-Петербурга (подробнее см. «Историк и антропологический поворот: общее и сугубо частное»). Однако, судя по произведениям художественной литературы, подобные документы сопровождали «жилищный передел» повсеместно. Герой романа «Двенадцать стульев» архивариус Коробейников из Старгорода просто присвоил себе архив «мебельных дел», в которых, как правило, хранились и описи имевшегося в брошенных квартирах имущества, и копии ордеров на выдачу мебели при заселении разделяемой жилой площади. Именно поэтому Остапу Бендеру так легко было навести справки о стульях мадам Петуховой.

Основой «мебельного» дела был так называемый «опросный лист жилотдела», куда в процессе акта «уплотнения» комиссии по вселению заносили сведения о размерах площади, ее реальных владельцах, их местонахождении на момент появления в квартире новых жильцов и т. д. Как правило, люди, заполнявшие опросные листы, были до абсурда безграмотны. В описях часто можно встретить с трудом подвергающиеся расшифровке слова: «биджаг мужской» (пиджак), «жулеп» (жилет), «кастум черный» (костюм) и уже совсем непонятное – «вязи дли звязу». Последний загадочный предмет удалось идентифицировать только после обнаружения списка вещей, перепечатанного машинисткой Откомхоза. Это оказались весы для взвешивания из ванной комнаты одной из квартир754. В другой квартире были, согласно «мебельному делу», изъяты: «бажественных картин – 4; бальшая вешолка – 1; постоновка зонтиков – 1; тилифон – 1; итожерка – 1»755.

Впечатляющее описание «экспроприации буржуйского имущества» в Крыму есть в романе Викентия Вересаева «В тупике»: