Пасть

Впечатляло. Но ничего не объясняло. Никак не объясняло, почему антидот нового поколения, призванный сломать и разрегулировать генный механизм трансформации (Доктор дорабатывал его в последний месяц в дикой спеш-ке, без сна и отдыха, боясь опоздать), почему он сработал только в первом опыте. Вызвал у первого ликантропа ремиссию – неуправляемую, незавершенную, со смертельным исходом – и не оказал никакого, абсолютно никакого действия в опытах последовавших. И дешевые фокусы Эскулапа, колдовавшего сейчас над трупом, никакого понимания не добавляли. Тем более что Доктор все равно опоздал…

– Решил я грешным делом с масс-спектрографом побаловаться. Следы серебра поискать.

– Нет в препарате серебра, совсем другой принцип… – повторил Доктор и так обоим известное.

– А я недоверчивый. Вдруг с пищей чего попало? У лаборантки клипса с уха свалилась? Конечно, не сожрал бы, выплюнул… Но на всякий случай поискал.

Эскулап выдержал театральную паузу, объявил торжествующе:

– И нашел! Заодно и ртути больше нормы оказалось… Никаких ассоциаций? А меня зацепило: ртуть-серебро, серебро-ртуть… Амальгама. Откуда в нем амальгама, а?

Доктор против воли заинтересовался:

– И откуда?

– Пломбы! – выпалил Эскулап тоном выскочившего из ванны Архимеда, – Лет сорок – пятьдесят назад в большой моде такие были: из серебряной амальгамы. Штука почти вечная, стоит всю жизнь. Потом от них отказались – черные, неэстетично. И опять же ртуть выделяется помаленьку. Так вот, этот в себе таскал почти пятнадцать граммов амальгамы… Дальше объяснять?

– Но почему она сразу не подействовала?

– Не знаю. Может, с кровью не контактировала. Пока постепенно не разъела наросший дентин. И скорее всего процесс совпал по времени с твоим опытом. Совпадение. Так что не мучайся, не изводи себя понапрасну.

Не мучайся. Только что похоронил надежду доработать антивирус, и – не мучайся. А у них осталось то, с чего и начинали, – серебросодержащие препараты. Которые не годятся для длительной вакцинации. Которыми не снарядишь приманки, опасные для одного-единственного существа на свете, – оборотень обойдет их за версту. Шанс оказался призрачным. Все было напрасно. Люди будут гибнуть и дальше. Не получится даже как у Франкенштейна – сгинуть вместе с сотворенным тобой монстром. Выхода нет.

Даже такого – нет.

– Я не буду изводить себя понапрасну, – покорно проговорил Доктор. – И не буду мучаться.

Эскулап взглянул на него – с тревогой. Ничего не сказал, собрал со стола осколки и ушел к себе. Они – те, кто знал, – работали в режиме военного времени, до глубокой ночи. Зачастую здесь и ночевали.

– Не ту вы выбрали корову, суки, – дословно повторил старик вчерашнюю фразу; чем-то она ему понравилась, к тому же казалась смутно знакомой – но откуда, так и не вспомнил.

«Суки» в данном случае было не ругательством, а констатацией факта. Если не брать в расчет маловероятных волков и совсем невероятных медведей, то оставался лишь один возможный виновник – одичавшие собаки. Твари, которых знающие люди считают поопасней волков.

Старик собак не любил.

Не по причине врожденной зоофобии. И не из-за вчерашней кровавой истории. Просто часто приходилось сталкиваться при работе – и всегда это были неприятные встречи. Всю жизнь он прослужил в разведке Тихоокеанского флота (срочная, сверхсрочная, школа мичманов, сорок лет в строю – и на пенсию с должности заместителя командира роты) и не понаслышке знал, что такое натасканные убивать псы. Сколько бы ни наизобретали высоколобые доценты и профессора хитроумных детекторов и датчиков – лучшим-средством для охраны и береговой полосы, и многого другого остается собака. Тут вам и детектор, и обрабатывающий компьютер, и самонаводящееся оружие – дешевое в производстве и содержании, не знающее поломок и отказов. Тридцать лет он носил шрамы на запястье, память о Кушанире – о зубах нашего же пса, – условия учений полностью приближались к боевым; и погранцы, и их собачки работали на полном серьезе.

Одичавшие шавки, конечно, боевой дрессировки не получали, но в стае опасны ничуть не меньше. Как они опасны в стае, он видел вчера вечером – и хорошо, что только последствия. Приди на час-другой раньше – и повернуться могло всяко. Фомкой не отмахаешься, если нечем прикрыть спину, зайдут сзади – и конец. Да и годы не те – отмахиваться.

Вот так и умирают люди от инфаркта в самом начале четвертого десятка. Именно так. Идут себе спокойно солнечным июньским утром по улице, на службу идут или по личным делам гуляют – остановятся неожиданно, ухватятся за воротник… Сделают несколько нетвердых шагов и свалятся на тротуар обмякшей куклой. И будут прохожие отводить взгляд и брезгливо обходить упавшего, а стервы-старушки еще и бубнить под нос о молодом и вроде приличном, но как свинья нажравшемся…