Пасть

— Ну что вы, господин Граев. Теперь не старое время, когда бритоголовые качки выбивали деньги из кооператоров, стращая их утюгами и паяльниками. Те отморозки повымирали, как мамонты. Сейчас даже нет нужды людям навязываться — каждый бизнесмен понимает, что жизненно необходимо иметь дело с нами. Иначе любой недобросовестный поставщик или покупатель обречёт вас на многолетние баталии в арбитражах — с самыми минимальными шансами вернуть деньги.

Говоривший Граеву эти слова человек отнюдь не был похож на бритоголового качка с торчащим из кармана спортивных штанов утюгом или паяльником. Невысокий, сухонький, довольно пожилых лет, официально он числился директором спортивно-оздоровительного комплекса. Неофициально же решал возникавшие у Колыванова и других предпринимателей проблемы самого разного плана. За определённую долю в прибылях, разумеется.

— И что нам было делать, когда сюда пришли эти два молодых человека? Позицию свою они изложили вполне внятно и логично: во главе фирмы встала некомпетентная дамочка, прибыль и, соответственно, наша доля падают; а взяв дело в свои руки, они обязуются выправить положение. Мы не обещали им ни поддержки, ни содействия. Но сказали, что если они станут во главе вполне легально, без глупой уголовщины — нам препятствовать и выставлять претензии не имеет смысла, будем работать, как и прежде. В конце концов, это внутренняя проблема «Ориона». А мы подряжались решать внешние.

Граев подумал, что ещё неделя-другая — и всё бы так и получилось. Выкупили бы у Кати фирму на украденные у неё же деньги. И сказал:

— Хорошо. Претензий нету. Но я думаю, что за ежемесячно переводимые взносы одну услугу вы нам оказать можете.

— Какую? — слегка насторожился собеседник.

— Предоставьте в моё распоряжение троих мордоворотов. На один день. Таких, чтобы при одном взгляде на них хотелось расстаться с деньгами. Делать им ничего не придётся — лишь создавать нужную декорацию. И ещё: есть у вас ко всему привычный нотариус?

— Понимаю, понимаю… — дружелюбно улыбнулся директор. — У нас самые разные люди работают. Подберём поколоритнее. Хотя, господин Граев, у вас внешность тоже вполне внушительная. Когда вы пришли, я почему-то подумал, что вместе с вами пришли и неприятности. Рад, что ошибся.

— Знаешь, кого и что ты мне напоминаешь? — задумчиво спросила Саша.

Они сидели дома за поздним ужином. Готовила Саша изумительно, и Граев с опаской думал, что скоро наберёт несколько лишних килограммов. Уже неделю Саша жила у него, переехав с вещами. Вещей, впрочем, было немного — туго набитая сумка.

Граев задумался над её вопросом. Вообще-то он считал, что напоминает своих родителей. Но отвечать не стал, ожидая продолжения.

— Представь себе равнину — огромную, плоскую, покрытую кое-где бесплодными скалами. Равнину, где ничего не растёт, ничего не летает и не бегает. А посередине равнины — замок. Высокий, мрачный, из чёрного камня… Подъёмные мосты подняты, бомбарды заряжены, над котлами со смолой поднимаются дымки… А внутри замка, в углу огромной залы, — человек. Маленький. Напуганный. Одинокий. Ему плохо, ему тоскливо. Ему страшно.

— Романтично. Стихи писать не пробовала? Так что я тебе напоминаю: равнину? замок? человечка?

— Всё вместе, Паша… Ты устал — быть несгибаемым суперменом, крушащим всё и вся на своём пути Граевым. Устал — но никем другим быть не хочешь. И не можешь. А тебе пришлось туго — у тебя осталась одна рука; но всё твоё суперменство в твоих кулаках. И потому тебе тоскливо и одиноко. И только поэтому ты со мной…

Граев мог возразить многое. Сказать, что и кулак, и пистолет служат лишь продолжением и крайним воплощением мысли, что побеждает не тот, кто других перестреляет, а тот, кто передумает… Но не сказал. Не любил беспредметных споров.

А она продолжала:

— У тебя были дети?

Он молча покачал головой.

— А ты хотел бы иметь детей?

Когда-то он мечтал о детях. Почти уверовав, что виной всему его или жены бесплодие, Граев случайно узнал о её трёх абортах за годы брака. Промолчал, не сказал ни слова, но когда жена уходила — ни остановить, ни вернуть не пытался.

Но вспомнил он другое: искажённое ужасом, странно уцелевшее на растерзанном теле лицо Саши (другого Саши, мальчика Саши); чумазых и голодных детей на улицах Грозного — детей, которые, выжив, через несколько лет начнут закладывать фугасы на дорогах и бомбы на вокзалах; и снайпера, первого пойманного при нём снайпера — мальчишка, лет пятнадцать-шестнадцать, тонкая полоска пушка на верхней губе, самое время первый раз влюбиться и писать неуклюжие стихи, но — война, и дедовская винтовка с новенькой оптикой, и бойцы глотают слёзы за убитого командира, и тело корчится на груде пылающих покрышек…

Бога нет, если гибнут дети…

Граев вспомнил всё и с трудом разлепил губы:

— Не знаю…

Саша увидела по его лицу, что про это — не стоит; спросила о другом:

— А когда ты последний раз был в театре, Паша? Когда в последний раз встречал рассвет в лесу, на реке, в горах?