Пастернак и современники. Биография. Диалоги. Параллели. Прочтения

Помимо фразы, что Дантес в «Моем Пушкине» «отходит спиной», с мотивом «стены спины / стены хребта» может связываться и еще один фрагмент очерка, где Цветаевой описано детское гуляние на Тверском бульваре к памятнику Пушкина: «…Мне нравилось от него вниз по песчаной или снежной аллее идти и к нему по песчаной или снежной аллее возвращаться, – к его спине с рукой, к его руке за спиной, потому что стоял он всегда спиной, от него – спиной и к нему спиной, спиной ко всем и всему, и гуляли мы всегда ему в спину, так же, как сам бульвар всеми тремя аллеями шел ему в спину…» (т. 5, с. 61).

Очерк «Мой Пушкин», впрочем, напрашивается на связь с «Попыткой комнаты» еще до описания картины на стене материнской спальни. Уже в первых строках отчетливо возникает мотив «комнатный»: «Начинается как глава настольного романа всех наших бабушек и матерей – “Jane Eyre” – Тайна красной комнаты.

В красной комнате был тайный шкаф.

Но до тайного шкафа было другое, была картина в спальне матери – “Дуэль”».

Отметим, что и у шкафа – не четыре, а «три стены».

Возможно, в поэме присутствует еще один след пушкинского мотива. В строках «…Не штукатур, не кровельщик – Сон…» и «…Не поставщик, не мебельщик – Сон…» можно уловить «звуковой» намек на одну из «Повестей Белкина» – «Гробовщик», действие которой происходит в Москве. Герой ее переезжает с Басманной на Никитскую (то есть из района, где прошло московское детство Пушкина, в район, где прошло детство Цветаевой). В новой квартире гробовщика мебель еще не расставлена как следует (ср.: «…Теперь являйся! Оповестит ли ставнею? Комната наспех составлена…»), и в эту-то комнату к герою и являются во сне все те, родственников кого он обманул при похоронах.

Помимо новой наспех обставленной комнаты и созвучия суффиксов (гробовщик / мебельщик, поставщик / кровельщик) обнаруживается и сходство в мотивах сна, сверхъестественных посетителей. Наконец, пушкинская повесть также создает именно московскую «мистику», Москва же сама по себе вполне может играть роль одного из пространств для встречи поэтов «на воздушных путях».

За «пушкинско-дуэльным» мотивом в поэме вполне логично следует мотив революции: вспомним, что первое запомненное Цветаевой о Пушкине-поэте – «что его убили». Гибель же Пушкина традиционно, и в революционной России еще более, связывалась с представлением об особой, трагической судьбе русских поэтов.

Сама же «революционная Россия», а точнее Москва первых послереволюционных лет, подобно детству, естественно, могла для Пастернака и Цветаевой выступать в роли еще одного мысленного пространства, где они оказывались вместе. О восприятии Цветаевой революции не как события, но именно как целостной формы пространства и времени свидетельствует ее письмо к Рильке 9 мая 1926 года: «<…> Из русской революции (не революционной России, революция – это страна (выделено нами. – К.П.) со своими собственными – и вечными – законами”!) уехала я в Берлин <…>»

В связи с вышесказанным неудивительно, что первое же появление революционного мотива в поэме содержит несомненную перекличку с Пастернаком:

…Депеша «Дно». Царь отрекся…

Точно так же, как само за себя говорящее вводится название станции Дно, где произошло отречение Николая И, в пастернаковской революционной поэме «Высокая болезнь»:

…Два солнца встретились в окне,
Одно всходило из Тосно,
Другое заходило в Дне…

К мотиву «пространства» революции мы можем отнести и описание расстрелов на рассвете:

<…> Та сплошная спина Чека,
Та – рассветов, ну та – расстрелов <…>

Расстрелов массовых, но то и дело бессудных, тайных, трусливых – «в спину из-за спины». С расстрелами, очевидно, можно связать и

<…> Как внедрен человек, как вкраплен! <…>

(о крови на стенах комнаты, где расстреливают) и

<…> Кто коридоры строил
(Рыл), знал, куда загнуть,
Чтобы дать время крови
За угол завернуть <…>

(о тюремных коридорах, построенных так, чтобы стекала кровь)

Связать последние строки именно с революционным мотивом подталкивает и предыдущая строка:

<…> Коридорами – Карманьола! <…>

И наконец, и блоковские революционные «Двенадцать» отзываются в строках:

<…> Ветер, ветер, над лбом – как стягом
Подымаемый нашим шагом! <…>

Быть может, одним из наиболее естественных «пространств» для мнимой комнаты, где могло бы состояться «свиданье душ», является сама пастернаковская поэзия и соответственно заимствуемые Цветаевой из нее образы, обороты и сюжеты. Подобное неоднократно встречается и в цветаевских письмах. Например, 14 февраля 1925 года: «Борис, все эти годы живу с Вами, Вашей душой, как Вы с той карточкой» (имеется в виду стихотворение «Заместительница»). Таких возможных отзвуков пастернаковских стихов в поэме много.