Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие

Если продолжить тему об увлечениях Рихтера, то на третьем месте после литературы и кино (не по важности, а если просто по порядку) будет живопись.

Самого Святослава Теофиловича не раз писали. Есть даже картина, на которой он изображен опять-таки во фраке и за инструментом, а вокруг него стоят рабочие в спецовках и, как говорится, внимают.

Картина Е. Корленко называется «Музыка и труд». И получилась она такой же фальшивой, как и сама идея советских начальников устраивать подобные концерты.

Но есть и портрет кисти Кетеван Магалашвили, который сегодня находится в Национальной галерее Грузии. И вот там Рихтер совсем другой – такой, каким он, наверное, и был в жизни.

Недаром он сам говорил о том, что счастливейшие дни в своей жизни провел в конце сороковых годов в Тбилиси, когда рядом с ним были друзья. А Кетеван Магалашвили, конечно же, была одним из них.

Потом я сделаю репродукцию этого портрета и подарю его Вере Ивановне. Я запомнил – мой подарок неизменно будет стоять на столике…

* * *

В этой книге не будет критических размышлений о том, когда и какой концерт Рихтер исполнил лучше. Потому что они в контексте настоящего рассказа тоже будут выглядеть фальшиво и даже, наверное, нелепо. Потому что я разговаривал не с музыковедом, а с женщиной, которая более полувека просто была самым близким для Рихтера человеком.

Здесь будет история обычного гения, о котором следует не только написать книгу, но и снять художественный фильм.

Ибо его жизнь – это самый великий сценарий, который мог сочинить XX век.

Одну из главных ролей в нем, конечно же, сыграет и Вера Прохорова.

* * *

Эта история началась 17 декабря 1938 года. Когда происходит что-то судьбоносное, время и место, как правило, остаются в памяти. В московской квартире профессора Нейгауза царило праздничное настроение: ждали гостей, чтобы отметить Варварин день, именины тещи великого музыканта. Двадцатилетняя Верочка Прохорова пришла одной из последних.

* * *

– Я сняла шубу, и так неловко, что она все время выпадала у меня из рук.

Ко мне подошел улыбчивый молодой человек и помог поднять шубу. Он поднял ее, и мы захохотали. И я подумала – до чего же милый и приятный человек.

– Слава, – представился он.

– Вера, – ответила я.

Почему-то сразу стало ясно, что этот человек навсегда войдет в мою жизнь.

* * *

Когда Рихтер приехал в 1937 году в Москву из Одессы и поступил в консерваторию, то Нейгауз прописал его у себя. А всю войну Слава прожил у нас. Я тогда была студенткой, Светик – студентом, дом наш был открытым и гостеприимным.

Наша первая встреча со Светиком состоялась в доме Генриха Нейгауза в день именин Варвары. Генрих Густавович всегда отмечал этот праздник. Варварой звали мою бабушку, тещу Нейгауза.

Генрих Густавович был женат на моей тетке, поэтому в его доме я бывала довольно часто.

Сам Нейгауз был из Елисаветграда, где у его отца была своя музыкальная школа. В этой школе учились и Генрих, и Зинаида (будущая жена Пастернака), и моя тетка Милица. О Милице Генрих Густавович говорил: «Она моя первая и третья жена».

В Елисаветграде у них был роман, а потом Нейгауз уехал в Киев, и из-за Гражданской войны они оказались отрезаны друг от друга. В Киеве Нейгауз стал профессором и мужем Зины.

Лишь после того, как Зинаида вышла замуж за Пастернака, Нейгауз наконец женился на тете Милице.

Причем так получилось, что младшего сына Стасика Зина оставила тетке и Генриху Густавовичу. Она больше всех любила старшего сына Адика. С ним и Борисом Леонидовичем ездила в Тифлис.

Только когда Адик умер от туберкулеза – это случилось в мае 1945 года – Зина обратила внимание и на Стасика… У Генриха Густавовича был наивный отец. Он писал письма родственникам в Германию и рассказывал в них обо всем, что видел. А видел он довольно неприглядные вещи – голод, очереди, циничное поведение властей.

Его пытались отговорить от излишней откровенности. Но он отмахивался: «Кто будет читать мои письма?»

И еще приписывал в них: «Гарри боится вам писать (дома Генриха Густавовича звали Гарри. – Примеч. В.П.), но он чувствует то же самое». Потом, когда Генрих Густавович был арестован, ему эти письма цитировали следователи…

* * *

Наше знакомство с Рихтером состоялось за несколько лет до ареста Нейгауза.

Между нами сразу проскочила какая-то искра взаимного притяжения. И, улыбнувшись в ответ на улыбку Рихтера, я почувствовала – этому человеку суждено навсегда войти в мою жизнь… Жизнь наша была очень веселой.

Светик вовсю хулиганил с дочерью Нейгауза Милкой. Она как-то предложила бросить из окна тарелки, чтобы посмотреть, как они будут падать. Картина им так понравилась, что они принялись бить всю посуду.

И тут в комнату зашла моя тетя.