– Что это за безобразие, что вы делаете? Ах, все тарелки разбили? Ну, если последняя осталась, тогда и ее бросай!
В консерватории Слава категорически не мог сдать военное дело и марксизм. Мы с ним по очереди занимались.
В конце концов он придумал, как одолеть эту науку. Говорил: «Как бы понять слово «партия»? Ага, нарисую ее как дом (а он очень хорошо рисовал). Так, партия ушла в подполье – значит, дом опустился под землю».
О вождях мог запомнить только то, что Сталин и Ленин – вожди, а Троцкий – иуда.
Когда его спрашивали, а кто такой Жданов, он уже не знал, что ответить. А услышав, что Жданов тоже вождь, удивлялся: «И почему все так хотят быть вождями?»
Светик был очень дружен с Ростроповичем, он был всего на несколько лет его старше.
В консерватории им даже выдавали один лист с талонами на двоих. Там все по алфавиту было, а они оба на букву «Р».
Предполагалось, что музыканты получали этот лист, а потом делили пополам.
А поскольку обычно я получала за Славу талоны, то решила первым делом отвезти их домой Ростроповичу. Дверь мне открыла его мать, Софья Николаевна. Она была очень колоритной женщиной, с большой толстой косой. Довольно решительная дама. Ростропович почему-то называл ее Чижиком.
Вспомнилась одна забавная история.
Ростропович талантливо умел пародировать голоса людей. И вот как-то, когда его не было дома, у них зазвонил телефон. Это был, кажется, Мигай, историк марксизма из консерватории.
Почему-то он позвонил в семь утра. И мать Славы взяла трубку и довольно-таки прямо сказала, все что думала о звонящем. «Я тут голая стою и тебя, дурака, в семь утра слушать должна?!».
Она была уверена, что звонит Слава.
Ну так вот, привезла я Ростроповичу талоны и он очень обрадовался: «Как хорошо быть на одном листе с Рихтером. А то до этого я был с одной виолончелисткой, так она первая получала талоны и все тратила на себя!» Ростропович был очень непосредственный человек.
Как-то он поехал на гастроли, по-моему, в Свердловск. А тогда было трудное время, и он не смог найти манишки. В итоге надел под фрак вырезанную из простыни материю. Ботинок своего размера тоже найти не смог и обул на два размера меньше. И вот практически на цыпочках вышел на сцену и начал играть.
Во время выступления материя из-под фрака вылезла и стала топорщиться, словно крылья. Зал принялся переговариваться. А потом один мужчина не выдержал, подошел к сцене и сказал Славе: «Уходи!»
И он ушел – со своими крыльями, на цыпочках, волоча за собой виолончель, как дети волочат на веревочке игрушечную машину.
Мы были дружны. А потом он женился на Галине Вишневской, довольно властной женщине. И наше общение со Славой сошло на нет. Но когда в 1973 году в Большом зале консерватории Рихтер, Ойстрах и Ростропович должны были играть Тройной концерт Бетховена, власти Ростроповичу выходить на сцену Большого зала не позволили. И заменили его другим музыкантом.
В ответ Светик отказался играть.
И в итоге концерт Бетховена сыграл все-таки Ростропович.
С Рихтером мы были очень близки до его последнего дня.
У меня было к нему большое чувство, которое началось с дружбы. А когда встал вопрос о его аресте, я поняла, что Светик для меня больше, чем просто друг…
4 ноября 1941 года арестовали Генриха Густавовича Нейгауза, он же был немцем. Его обвинили в том, что он отказывается эвакуироваться из Москвы. А он не мог оставить Милицу, которая не хотела уезжать из столицы из-за старой матери. Та бы просто не перенесла дорогу.
Бабушка Варвара умерла год спустя, в 1942 году… Потом из ссылки Нейгауза освободят благодаря усилиям его учеников – Гилельса и Зака. И позволят из Свердловска вернуться в Москву…
Через несколько дней после его ареста пришли и за Святославом.