Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие

И это, наверное, самый точный ответ. Есть вещи, которые нельзя измерить с помощью линейки. Определение лучших в искусстве равнозначно разрешению дилеммы, кто более гениален – Бах или Бетховен, Моне или Ренуар, Толстой или Достоевский…

* * *

Рихтер был не просто любимый ученик Нейгауза.

Он был главный пианист всего Советского Союза.

И сегодня, когда о том или ином музыканте прошлого мы можем судить лишь по записям, объективного ответа на вопрос о том, кто был более великим, дать невозможно.

Имя Рихтера всегда было на слуху, ему поручали самые ответственные выступления, он сделал, пожалуй, наибольшее количество музыкальных записей.

При этом, правда, Рихтер никогда не был официальным (читай – приближенным к властям) музыкантом. И за то, как сложилась его жизнь, он мог быть благодарен только Судьбе, пославшей ему такого учителя, и самому себе.

Потому что стать первым согласно чьему-то распоряжению можно, а вот любимым – никогда.

А Рихтера безусловно любили. Везде, куда бы он ни приезжал. И, конечно же, Нейгауз не мог не гордиться этим.

Несколько раз они вместе оказывались в Тбилиси. Милица Сергеевна и Нина Львовна оставались в Москве, и Нейгауз с Рихтером могли вкушать все радости свободной жизни.

Правда, Генрих Нейгауз и в Тбилиси оставался человеком семейным. Каждый вечер он возращался к Людмиле Погосовой.

Их отношения продолжались не один десяток лет и закончились только в 1964 году со смертью Генриха Густавовича.

* * *

Тетя Милица тоже знала об изменах и увлечениях Нейгауза и все прощала. Она была для него идеальной женой. Иногда Генрих Густавович говорил ей: «Ну сними же свои розовые очки, нельзя быть такой наивной». Хотя порой именно эта наивность помогала сохранить мир.

Нейгауз был непростым человеком, очень экспансивным – то смеялся, то плакал. И когда он совсем уж выходил из себя, тетя Милица говорила: «Ну-ну, хватит, а то мы сейчас все взлетим на воздух!».

Зинаида Николаевна была прекрасна загадочной суровой красотой.

А еще была отличной хозяйкой. У Бориса Леонидовича, а он любил порядок, всегда был вкусный стол, такого замечательного борща я больше нигде не ела. Обед подавался строго в положенное время.

Как-то Зинины именины совпали со страшным разгромом, начавшимся после присуждения Борису Леонидовичу Нобелевской премии. Как его только не называли в газетах, фраза «лягушка в болоте» была самой безобидной. А приглашения на именины гостям уже были разосланы. Многие артисты Художественного театра его получили, Борис Леонидович был очень дружен с этим театром.

И все они звонили потом Генриху Густавовичу и по-разным причинам – то жена заболела, то что-то еще – отказывались от приглашения. И просили передать это Пастернаку.

В результате в Переделкино не приехал никто. Первая жена композитора Прокофева позвонила и прямо сказала: «Я не могу рисковать жизнью своих сыновей». Тогда-то Нейгауз и предложил мне поехать вместе с ним. Я пыталась отказаться, меня же не приглашали. Но Генрих Густавович успокоил: «Не беспокойся, сегодня никого там не будет».

И точно, вместо пятнадцати приглашенных за столом сидели только мы, дети Пастернака и еще кто-то из консерватории.

* * *

Я запомнила те именины. Стол был расположен буквой «П». Пили коньяк, который был налит в специальные графинчики. Готовила домработница, вышколенная Зиной.