Пастораль

— Нет. И ту менору, которую сделал по Божественному внушению Бецалель, сын Урии, сына Ора из колена Иуды, я тоже не видел. К тому времени ее перенесли в мир идеального. Каждый новый предмет в этом мире есть не более чем отражение предыдущего, который есть в свою очередь отражение чего-то еще более прекрасного, и еще, и еще… Но менора Ирода все равно была великолепна. Она сверкала, как молния, притягивала к себе солнечные лучи и взрывала воздух золотым свечением, которому вторили бесчисленные золотые украшения на стенах. Сверкали золотые капители колонн, золотые кровли Храма возвращали небу жар, а мраморные ступени, белые в голубых прожилках, словно нетающий лед, придавали Его Месту подобающую Ему величественность. Колоннад было четыре, они светились, как грани хрустального кубка, и они играли солнечными лучами. Лучи пронизывали их насквозь, иногда между колоннами возникали небольшие арки-радуги. Ах! Вокруг Храма всегда стояло это волшебное свечение, эта эманация Благодати. А внизу лежала густая зелень древесных куп. Из нее выглядывали только верхние этажи высоких домов, их было немного. Над ними возносились дворцы… Они парили в воздухе на зеленой подушке, касались кровлями облаков. Иногда мне казалось, что Храм отрывается от скалы и уплывает в высокое небо. А я стою на верхней палубе этого корабля, держусь за мраморные поручни и взмываю к облакам.

— Тут есть одна площадка, повисшая в воздухе… — сказал Сирота.

— Знаю, — оборвал его Иосиф, — но это только отдаленно напоминает… как медная менора может напоминать золотую, а та — Боговдохновенную, а та — Им созданную. Тот Храм, которым любовались мои глаза, я могу тебе показать, — сказал вдруг Флавий. — Смотри же!

Марк Сирота повернул голову и увидел плывущий по воздуху Храм. Издалека он казался небольшим, но был очень ладным, успокаивающих пропорций, утишающего рельефа. Мираж сверкал и переливался разными оттенками желтого, розового и голубого.

Флавий выглядел довольным тем впечатлением, какое произвел на Сироту фантом.

— А первый Храм был еще прекраснее, и он тоже только копия какого-то неизвестного нам Храма, — бубнил Иосиф. — В те дни люди слышали в Храме шелест крыл и голоса, призывавшие друг друга покинуть это место. Сами по себе открылись тяжеленные двери, тогда как в обычные дни их открывали двадцать четыре человека, и пот выступал у каждого на лбу. А в небе висел фригийский меч. А еще днем и ночью не покидала своего места в небе над Храмом багряная планета.

Все, все было покрыто бурыми пятнами засохшей крови. На решетке жертвенника, на его рогах, на завесах, на мраморе полов и на лестницах, ведущих в Святая Святых, — всюду были эти пятна, они выступали, как ржавчина. Их смывали, но они появлялись снова… возникали из камня, меди, золота и серебра. Они проступали отовсюду, эти пятна святотатства.

Жертвенная кровь животных отмывается легко, она не больше чем пыль, но братоубийственная кровь не смывается ничем. Этой крови было так много… Она текла по желобам вдоль улиц. Сикарии убивали ножом в спину. Подкрадывались в толпе, вонзали нож и исчезали. Если толпа была плотной, она несла в себе покойника дальше.

Они хватали людей у оград, врывались в дома и уводили от пасхального стола. Они были хуже, чем ангел смерти, их не останавливала мезуза. Искали в погребах, в сундуках, в нишах между стен. Искали, находили и перерезали горло. Отцам семейств на глазах у женщин и детей. Детям перед глазами отцов и матерей. И они были плоть от плоти, из их глоток вырывался тот же гортанный звук, они выглядели и пахли так же, как и их жертвы. Все они были дети детей праотца Иакова. Сикарии вырывали последний кусок пищи из пересохших ртов своих единоплеменников, наступали на руки, ноги и головы умирающих, которых часто узнавали в лицо, с которыми недавно делили кров и стол, которым носили праздничные подношения. Они перестали быть людьми, народом. Они стали толпой. Ты видел, как собирается толпа? — спросил Флавий у Сироты. — Его глаза стали беспокойны, они пытались пробуравить кожу, пробраться под покровы, они были бесстыдны, эти глаза, и они ничего не видели перед собой. Они были мертвы. Мертвы и беспокойны, как обезглавленная рыба, неистово всплескивающая хвостом и шевелящая жабрами.

— Как собирается толпа? — спросил Сирота.