Пастораль сорок третьего года. Рассказы

Схюлтс проявлял особый интерес к тому, что происходит в мире, — и не только ради того, чтобы снова придать смысл своему существованию. Этот истерзанный и измученный мир должен был быть благородным оправданием его не очень благородного поступка. Чем больше страданий в мире, тем меньше будет мучить его тоска и раскаяние, тем меньше вины за собой будет он чувствовать. Но дошедшее до него известие о расстреле двух заложников и убийстве энседовцами двух видных горожан — значит, все же четырех, как он и предполагал вначале, — оказалось для этого малоподходящим. Смерть этих людей явилась непосредственным следствием его поступка, была связана с ним и не могла служить оправданием или смягчающим обстоятельством его вины. Потом он узнал о смерти некоего Дирка Эгберта Овереема, преподавателя, 33 лет, расстрелянного за коммунистическую деятельность и за связь с врагом; приговор был приведен в исполнение «после рассмотрения просьбы о помиловании», как лицемерно говорилось в стандартном сообщении. Это известие взволновало его. Фамилия в субботней вечерней газете показалась ему знакомой, он проверил, и Овереем оказался бывшим женихом, или, точнее, просто женихом, Мин Алхеры, преподавателем английского языка в одном гельдерландском городе. Не обязательно быть предателем, чтобы признавать за немцами право ставить к стенке шпиона. Это им разрешалось даже международным правом. В поисках оправдания лучше всего было опираться на повседневную действительность, которая была ужасна, но к которой, видимо, с течением времени немного привыкли: концлагеря и угон на работу в Германию, голод и грабеж, не говоря уже о преследовании евреев. Их участь была страшной. За ужасные страдания, ожидавшие Кохэна, смерть Пурстампера, пусть даже непричастного к его аресту, была не слишком высокой платой. О Кохэне он узнал лишь то, что в Вестерборке его не было. Вполне вероятно, что его отправили в Польшу или в один из лагерей смерти в самой Германии.

Еще до событий в клинике Схюлтс решил, что эта встреча с Мийс Эвертсе будет последней. Можно было думать все, что угодно, об игре, которую он вел с ней, но факт оставался фактом — она интересовала его не в такой степени, чтобы проводить с ней целые вечера. Если бы ему уж так захотелось тратить время на подобные вещи, то не лучше ли подцепить девицу без фатального прошлого и без этих проклятых рук с красными плавниками, которые имели, пожалуй, решающее значение в его чувствах. Но он прекрасно понимал, что на первых порах у него не появится настроения подцепить девчонку. Ему прежде всего надо думать о том, чтобы не подцепили его самого.

Мийс Эвертсе поразила его не только своим крайне моложавым видом, но особенно предложением прогуляться, а не сидеть в кафе. У нее были конфеты, которые должны были заменить ему потерянный чай. «Откуда у нее эти конфеты?» — подумал он, но не счел нужным отказываться от них. С великолепной довоенной конфетой во рту, он слушал ее оду красоте вечернего города — каналам, паркам, погасшему городу, как она выразилась, без огней, без машин, — средневековому городу. Она шла на приличном расстоянии от него; он решил не говорить ей, что это последняя встреча. Надо оставаться галантным, галантным и робким, как положено.

Когда их окутала действительно средневековая мгла, в парке, где не было даже парочек на скамейках, он сказал:

— Вы сказали «погасший город». Неплохое определение всей теперешней жизни. Даже война погасла в этой части Европы.

— То, что погасло, можно зажечь снова, — прозвучал в темноте ее низкий певучий голос. — Я говорю не о войне. Я имею в виду погасшие чувства. Ведь вы сами в некотором роде погасли.

— Возможно. Может быть, вы хотите меня зажечь?

Она засмеялась:

— Сначала вы сами должны захотеть, менеер Схюлтс; если пациент не помогает, то самый опытный врач бессилен. Мне хотелось бы прежде всего убрать из вашей комнаты тот портрет, я считаю, что все дело в нем…

— У вас не будет такой возможности, — усмехнулся он.

— Но однажды вы предлагали мне полюбоваться Безобразной герцогиней, или я ошибаюсь?

Он перешел на доверительный тон:

— «Все дело в нем», пожалуй, слишком сильно сказано, но не отрицаю, что Безобразная герцогиня играет важную роль в моей «интимной жизни», как это называется. Если этнологу вздумается описывать мою интимную жизнь, то он должен начинать с Безобразной герцогини по аналогии с тем, как он начинает описывать интимную жизнь примитивных народов с освещения ритуалов в период полового созревания, вроде введения заточенных палочек в некоторые части тела. Безобразная герцогиня служит для меня такой палочкой.

— Боже мой, чем дальше в лес, тем больше дров, — с деланной серьезностью сказала она.

— Разрешите быть откровенным и несколько грубоватым? Я не знаю назначения этой палочки, но не вижу иного объяснения, кроме того, что ее цель — как бы точнее выразиться…

— Погасить чувства.