Пастораль сорок третьего года. Рассказы

Мы были уже на середине. Часто мимо проплывали обгорелые черные доски. Небо казалось высоким и бесцветным. Странно было чувствовать себя таким одиноким на воде. Слова и звуки пролетали, как бы не касаясь меня; я слышал только ритмичный скрип уключин и шум ветра. Я задумался над тем, как здесь живется перевозчику, и меня охватила жажда покоя и размеренности: может быть, и у меня была бы дочь, у которой не все дома, или хотя бы даже и умершая дочь, или по крайней мере была бы скотина, или храпящая жена. Помечтаем дальше: долго ли еще плыть нам? На одно мгновение я забыл всю убогость, страхи и ничтожество своих попутчиков. Что хорошего в том, чтобы скитаться по белу свету, словно ты стервятник, жить за счет страха, распутства и преступлений; ведь кем я был, как не мародером, чего мне ждать от будущей жизни, кроме ада, если он существует? Лихорадочная жизнь, минутная дружба и любовь; подобно могильщику, я живу за счет гибели других; ах, если б променять свою судьбу на мирную жизнь в здешних местах, на эту реку, на эту лодку!

Монах снова начал рассказывать, это был длинный рассказ все на ту же тему, и, за исключением спящей женщины, все жадно слушали его.

«Может быть, не все вы знаете, что эта страшная болезнь, которая есть не что иное, как божья кара, распространяется, не зная преград. Если бог захочет покарать нас за наши грехи, он разит через горы и моря или посылает ангела мщения. А некоторые еще утверждают, что заболеть можно якобы от соприкосновения с покойником или больным! Вот послушайте-ка: много лет назад, во время первой эпидемии, я служил капелланом у одного дворянина, у которого было большое и богатое имение. Он так любил пышность, что заставлял меня носить золотой крест; мы ели на золотой посуде и пили из хрустальных кубков. Его замок стоял на высокой горе. Но однажды замок осадили заклятые враги моего господина. Все входы были закрыты, замок был хорошо укреплен, провианта у нас хватило бы на годы. Оборона не вызывала трудностей, и, чтобы отразить нападение, хватало нескольких лучников у бойниц. Никто не входил, никто не выходил. К нам даже не залетала ни одна стрела, ни один камень, так тщательно все было перекрыто. Это продолжалось много месяцев. И вот на наших глазах вражеские ряды стали редеть от болезни, которой мы тогда еще не знали. Они не отступали только потому, что хотели отомстить — они думали, что мы повинны в их несчастье. Но тогда рыцарь возгордился, стал пьянствовать и тиранить свою жену. Я защищал ее как мог и пригрозил ему божьей карой. Ничто не помогало, ничто. Она превратилась в тень, но, учтите, не была больна. В постели он таскал ее за волосы. Я все повторял свои угрозы. И вот, когда последний вражеский солдат умер или, может быть, в отчаянии бежал и осажденные, открыв все ворота, с ликованием вышли за пределы замка, в тот самый день наш дворянин упал, почернев, как осужденный после Страшного суда, и в то же мгновение умер. Больше никто не заболел. Отравить его не могли, потому что он был подозрителен, как никто другой, и заставлял своего слугу пробовать всю пищу. Поверьте мне, если бы среди вас был закоренелый грешник, чьи деяния вопиют к небесам, то даже на этом озере бог смог бы ниспослать ему ужасную кару, хотя здесь на многие мили в округе нет ни одного больного, а этот ветер чист, как божье дыхание в первый день творения!» К счастью, он спохватился, поняв, что трудно найти менее подходящую аудиторию для проповеди, хотя по своим наклонностям он был бы и не прочь ее произнести. Пожалуй, я один слушал внимательно. Все, что было связано с «черной смертью», вызывало у меня интерес, особенно ее поразительные уловки и хитрости, которые я вовсе не объяснял божественным вмешательством. Я высказал предположение, что зародыш болезни был занесен ветром, или птицей, уронившей перо над замком, или слугой, который все-таки тайком выходил за ворота, быть может замышляя измену. Но монах, упрямство которого не уступало его аскетизму, ничего не хотел слышать и утверждал, что доступ в замок был закрыт для людей, животных и сил природы. Купец под впечатлением слов монаха тоже пустился в рассказы, настолько несвязные, что никто не мог бы их пересказать. Молодой человек молчал, женщина храпела, крестьянин плевал, а лодочник у меня за спиной, который, казалось, пропустил весь разговор мимо ушей, продолжал бормотать что-то о дурном глазе.

Я был рад, что мы наконец приближаемся к противоположному берегу. За камышами вырисовывались хижины, деревья и поля, однако людей я не видел. Да и у кого могло бы появиться желание переправиться в то опасное место, которое мы только что покинули? Течение стало слабее, ветер утих.