Пасторали

Черна Федосья Павловна, смурна.
Судьба и честь поставлены на карту.
Болеет сын. Иванова жена,
Похоже, строит глазки Поликарпу.

Лекарство пьет. Пустырник и укроп

Настаивая, старится в обиде.
Они чего, загнать решили в гроб
Ее и сына? Ничего не выйдет!

А ведь не замечала по первой.

Не придавала ничему значенья…
Обманутою мужнею женой
Вот так, по-бабьи, мучаюсь зачем я?

Пресечь! Да так, чтоб сразу, на корню,

Чтоб удалить, как старый зуб болючий!
Поговорю. Вот только накормлю.
Как раз удобный выпадает случай.

«Ну что стоишь, как проглотил аршин? —

Накрыв на стол, она сказала глухо.
– Да, Поликарп, мне сорок с небольшим,
Но я еще, мой милый, не старуха.

Ты помнишь, говорили мы о чем?

Ведь ты любил меня, свою подругу.
Не тронь Полину! Двину рогачом
Иль топором, коль попадет под руку.

Да как же это, Поликарп Лукич?

Пред самою женитьбою, под осень,
Не ты ль ходил касимовских лупить
Из-за меня, из-за своей Федосьи?..»

«Ты что, Федосья Павловна, совсем?..

А бабы – дуры. Им бы только каркать.
Полину я не трону и не съем…»
И аппетит пропал у Поликарпа.

«Да я… да я… Ведь ни в одном глазу…

Я весь в делах, спина болит и выя!
Пойду на баз!..» Полина на базу,
Подойник взяв, коровы моет вымя.

«Треснув, рассыпалась свода небесного чаша…»

Треснув, рассыпалась свода небесного чаша.
Словно в крови она перед грозою намокла.
Острые стрелы Громовник пустил, и сейчас же
Так шандарахнуло, что задрожали все стекла.

Пылью запахло, озоном, цветами левкоя.

Шустрые ласточки срочно попрятались в гнезда.
Очень недолго продлилось затишье такое —
Рядом уже, в километре, свинцово и грозно.

Сено клоками летит, в городьбе застревая.

Где-то копну или две потревожило сена.
И накатилась гроза, грохоча и стреляя…
Вижу опять суету на подворье соседа.

Дождь сыпанул, его капли, подобно алмазу,

Кажется, вскроют, как банку консервную, крышу.
Вижу в окошке Полину, бегущую к базу,
И Поликарпа, за нею спешащего, вижу…

«Случилось это позапрошлым летом…»