Пасторальная симфония, или как я жил при немцах

Шумно дыша, окрыленный развевающимся плащом подобно Нике Самофракийской, спешит Бричкин — упрямый и категоричный беглец первой волны. Отстав когда-то от поезда, увозившего молодежный оркестр в Москву — в Москву! — он дремал в углу привокзального сквера, пока толстая немка в полицейской форме и с револьвером на бедре не попросила его предъявить паспорт. Через неделю он сыграл вариации «Рококо» перед строгой комиссией и ревнивой виолончельной группой и получил место, еще через год жестко объяснялся по-немецки, и с тех пор два десятка лет держит в страхе администрацию оркестра, борясь против нарушения прав музыкантов и капиталистической эксплуатации в целом.

Из белого мини-вэна выпорхнули три невесомые узкоглазые скрипачки — для качественного оркестрового продукта приправа из японок-кореянок-китаянок обязательна. Эти проворные, как ласточки, и по-самурайски отчаянные девочки без возраста безжалостно теснят рыхлых немок, бесцветных голландок и невнятных француженок.

Как обычно, опаздывает Отто — вздорный, сумасбродный и скандальный толстячок. Вот он, обливаясь потом, застывает, воздевает глаза к небу, глубоко вдыхает утренний воздух, настоянный на запахе скошенной травы, затем склоняет упрямый лоб, напоминая не то тореро, не то — скорее — быка, и устремляется ко входной двери. Взорвется ли он сегодня, начнет ли демонстративно складывать свой кларнет из-за того, что в зале жарко, холодно, влажно и сухо одновременно? Простим бедного: от Отто ушла жена, оставив его заботам троих маленьких детей.

А вот и трогательная Ребекка — молчаливая американка, затерянная где-то в недрах альтовой группы. У нее тихий глуховатый голос; стоя за пультом, я чувствую на себе спокойный взгляд ее коричневых глаз, обрамленных уютными мохнатыми ресницами. Как-то, в первые репетиционные дни с неведомым еще оркестром, я отчаянно закашлялся за пультом. Течение музыки прервалось в самом деликатном месте, пауза затягивалась — оркестр отстраненно-вежливо ожидал продолжения. А Ребекка (имя я узнал позднее) поднялась, подошла, лавируя между оркестрантами, к дирижерскому пульту и протянула мне спасительный леденец с легким привкусом малины. Те, кто знаком с нравами музыкальных, театральных, балетных и иных замкнутых иерархических групп, не станут отрицать: это был поступок!

Часы на Ремигиус-кирхе пробили 9.45. Всем пора бы сидеть на своих местах, настраивать инструменты и повторять неудобные пассажи. С этим строго. Но некоторые, вижу, не торопятся...

Ах, как хороша Сильвия об руку со своим контрабасом! Она ведет его, как ведут под уздцы коня, и контрабас, как живой, неспешно следует рядом, согласно мотая головой. Но еще прекраснее Сильвия играющая! Девушка с веслом, мадонна с младенцем, рабочий и колхозница — тоже выдающиеся композиции, утверждающие женскую значимость, но женщина, играющая на контрабасе — идеальный символ эфемерности мужского всевластия. Взгляните на Сильвию: она нежно обнимает партнера за шею, затем, когда мелодия уходит ввысь, она буквально обвивает его своими прекрасными обнаженными руками — то есть, на первый взгляд, демонстрирует покорность, преданность и ласку... Но ведь на самом деле она на нем играет! Не слушайте убогого циника, который уточнит: «она его пилит»! Неправда, она именно играет — любую мелодию, по своему желанию или по обязанности. А он, как ни важничает фигурой и басом, всего лишь озвучивает все, что задумала наша Сильвия.

Жаль мне Иржи с его впалой грудью, лихорадочным румянцем и тревожным блеском в красивых глазах. Ему трудно дышать, и, когда играем оперы, он, случается, покидает душную оркестровую яму, а возвращаясь, одними глазами просит прощения. Мы с ним редко беседуем. Он сказал: «Я хочу домой, в Брно. Но теперь уж все равно». Я, конечно, его веселю, рассказываю смешное...

Без пяти десять. Ноев ковчег полон. Пора на весла.

33.

— Ну что, фрау Раабе, нравится вам место, где служит наш муж?.. Гауптман Гетцке, скажите музыкантам, пусть полчаса отдохнут. А этот последний чардаш больше не играть: в нем мелькает что-то еврейское!

— Я в восторге, герр комендант! В тылу шушукаются о каких-то ужасах, но ведь это чушь! Какой порядок, какая продуманность! Какая гуманность, в конце концов: муж говорит, что на газацию отправляют только самых бесполезных... А этот оркестр! Вот уж не ожидала здесь услышать живой оркестр, да какой!